— Альбина — звезда нашего драматического театра! — И в неуклюжем поклоне чмокнул руку Зуевой-Сперантовой, перекосив на переносице свои тяжелые очки. Поправляя их, оправдывал Инку: — Инка не знает вас, Альбина, она приезжая…
— Это видно!
Инка смолчала на эту реплику артистки, но запомнила ее.
Они с Игорем сели у противоположной стены на стулья, и Инка не опускала дерзких глаз, когда Альбина смотрела на нее, так что та, затягиваясь дымом, с усмешкой отводила свой взгляд в сторону двустворчатой застекленной двери. Видно, здесь не любили опозданий: в дверях появлялись и парами и в одиночку. Пришло человек десять. И все друг друга знали, Игорь шепотом представлял Инке молодежь:
— Этот, с магнитофоном, Славка Демьянов, у его отца «Волга» собственная… Славка и свою скоро заимеет: в противочумной станции работает, а там двойные оклады. Они оба там с женой… А это преподаватель музыкального училища со своей подругой. Она с Эдиком на факультете иностранных языков учится. Матвей, наверно, будет музицировать — скрипку прихватил… Одним словом, элита. Эдуард говорит, в сей дом вхожа только элита…
Инка чуть не спросила: «А как же ты, как мы сюда попали?» Она почувствовала себя еще неуютнее среди «элиты».
Эдик пригласил к столу и начал откупоривать бутылки, с ловкостью официанта обтирая горлышки чистой салфеткой. Игорь, щурясь за толстыми стеклами очков, рассматривал этикетки на бутылках, легонько пробовал их ногтем — крепко ли приклеены. Эдик, снимая серебряную фольгу с головки шампанского, засмеялся:
— У вашего рыцаря, Инка, свое хобби: он собирает бутылочные наклейки. Не правда ли, оригинал? Ничего не попишешь: продукт времени! У каждого сегодня свое хобби… В прошлом году, когда я был на Солнечном бреге в Болгарии, так там один американец собирал бутылочные пробки… Прошу придвинуть посуду, дамы и господа! — Отсалютовала в потолок пробка, и Эдик наполнил фужеры. — Тост за праздник наших милых девушек!..
Сдвинулся в руках хрусталь с вином, зазвенел мелодично, играя гранями под люстрой. Игорь встретился с веселым взглядом Эдика, и тот подмигнул ему. Игорь понял его и вспомнил совсем недавний разговор с ним об Инке. Выпил вино, чтобы оглушить себя и забыть, зачем, собственно, пришел сюда сам и привел Инку, которая сидела рядом настороженная и замкнутая. Ведь она еще и и одного слова не произнесла, как перешагнула порог этого дома.
После первого, самого шумного и многословного, тоста наступило сосредоточенное молчание, лишь позвякивали ножи о тарелки да шуршали бумажные ажурные салфетки. Инка выпила все из фужера, и ей хотелось есть, но она еще чувствовала себя стесненно: осторожно накалывала на вилку пластики сыра, откусывала маленькие кусочки и исподлобья посматривала на гостей. Она готова была в любую минуту постоять за себя, ринуться на всякого, кто посмел бы уколоть ее взглядом или словом. Но на нее никто не обращал внимания, в эти минуты всяк отдавал предпочтение собственной тарелке с наложенной в нее ветчиной или розовой семгой.
Наконец Владислав, из противочумной, отодвинул прибор и с сытым вздохом откинулся на спинку стула:
— От нашего усердия перегрелись ножи и вилки! — Окинул затуманенным взором пустеющий стол: — После нас — как после саранчи. Даже лавровый лист не остается. Охладим наш аппетит! — И Владислав взялся за бутылку с коньяком.
Второй тост был за дружбу, третий — за вечную любовь… И ожили люди, загулял смех! Каждый стремился щегольнуть либо красноречием и остроумием, либо разносторонностью познаний, либо свежестью анекдота. Инка, пила наравне со всеми, но поглядывала на разгоряченные лица трезво, мозг ее работал четко. Альбина, видно, позабыв о ней, громко рассказывала соседке о книге жены знаменитого французского киноактера Жерара Филиппа, недавно умершего совсем молодым.
Эдик, который до этого о чем-то беседовал с однокурсницей, повернул шишковатую голову к Альбине, прислушался. Его прическа никак не напоминала современную. Сейчас мальчишки подстригались или с английской тщательностью, с тонкой ниточкой пробора, или коротко, с напуском на лоб. У Эдика были длинные волосы светло-пепельного цвета, очень гладко зачесанные назад, будто зализанные. На темени — родинка.
— Ты тысячу и один раз права! — воскликнул он, на этот раз особенно заметно произнося звуки в нос, и Инка подумала: «У него, наверно, полип в носу». — Ты права, Альбина! Жизнь надо красиво прожить, и если ты не глуп, — то и взять от нее надо как можно больше, «ибо я называюсь лев», или по-латыни: «Quia nominor leo…»