Идти - значит идти. Куда – он знал. Еще там, в Нестерке, узнал он телефон Аллы. Узнал у Наташи, с которой танцевал один единственный раз. Он вообще танцевал сегодня только один раз, и почему-то с Наташей, он уже не помнил даже, как это получилось.
- Наташенька, - спросил он ее, - А скажи, только честно, у Аллы есть телефон?
Наташа тут же надула губки.
- Ну, ты даешь! – сказала она. – Танцуешь с одной, а телефон другой выпрашиваешь. Обидно, слушай! Тебе зачем ее телефон?
- Как зачем? Для коллекции. Не злись только, ладно? – тут же нивелировал неловкость Юрка. – Думаю, тебе и так сегодня скучать не придется.
- На что ты намекаешь? – заинтересовалась предсказанием Наташа.
- Увидишь… Ну, говори же, не томи!
Немного поломавшись еще для поддержания разговора, под последние такты Наташа прошептала желанные цифры: два - семь – три – три – пять… Юрка тут же подхватил их и намертво записал на корочку. Впрочем, тогда он еще не знал, не представлял, когда и как номерком воспользуется. И воспользуется ли вообще. Теперь же знал, что воспользуется, и именно сегодня.
Странный – не странный, но не совсем обычный уж точно, вечер перетекал в свое логическое продолжение.
Запасшись предварительно двушками, Юрка дождался, когда в казарме все успокоится, а офицеры разойдутся по домам, Юрка потихоньку оделся и знакомыми каждому курсанту тропами выбрался из училища, оказавшись в Городе и в самоволке одновременно.
Снегопад усилился и, похоже, закручивалась метель. Снежные струи, шелестя, вились вокруг деревьев, столбов и даже просто так, завивались друг вокруг друга, сворачивались кольцами, зловеще при этом посвистывая. Ветер тут же накидал ему колючего снега в лицо и за шиворот, и еще подкидывал, еще! Юрке нестерпимо захотелось в тепло, в уют, и он, определив направление на ближайший телефон-автомат, припустил бегом.
Только позвонить в этот вечер ему не судилось.
Выскочив за хорошо освещенный фонарем угол ближайшего дома, за которым и располагалась телефонная будка, он уткнулся прямо в грудь начальника патруля.
- Куда торопишься, сынок? – проявил к нему отеческое вполне участие старый майор, бережно прижимая его разгоряченное лицо к своей обснеженной шинели. « Вот и все, - подумал Юрка с непонятным, но желанным таким облегчением. – Уж теперь обо мне позаботятся» И закрыл глаза.
И совсем через немного времени он уже входил в камеру на гауптвахте, где явно не хватало тепла, и совсем не было уюта, но где был, где сопел, свернувшись калачиком на нарах, ничего не подозревающий его друг Ленька. Ночь обещала быть бессонной, и она-таки была для него бессонной, полной дум, сомнений и мечтаний. Но о чем он думал тогда, о чем мечтал, какие язвили его сомнения, он, провалившись под утро в короткое забытье сна, не запомнил, а нам про то неизвестно вовсе.
Но вот Алла! Алла – сосем другое дело. Про Аллу известно вот что.
После того, как автобус отчалил от остановки, будто паром от берега, и в мерцающей раме заднего окна обозначился черный тревожный силуэт человека в шинели – Юрки, она остановившимися глазами смотрела на него и все ждала, что он сорвется с места, вот-вот, и, крича что-то, размахивая руками и оскальзываясь на снегу, бросится за ней вдогонку. Но паром все уплывал, и оставленный берег становился все призрачней, превращаясь в полоску, в черту, в царапину, зарубку на прошлой были, на судьбе. Она понадеялась на чудо, впервые в жизни понадеялась и возжелала чуда, но оно так и не случилось, не произошло. Источником чуда, она думала, вдруг станет человек, пусть незнакомый, но с печатью на челе. Но человек пропал в пространстве, лишь силуэт во тьме обманной… И силуэт все уплывает вдаль, уплывает, отступает, пятится… Вот человек уменьшился в размерах настолько, что потерял ясность форм и очертаний, а когда автобус вильнул в сторону, повинуясь капризу маршрута, пропал и вовсе. И кровь тут отхлынула от ее лица, от сердца. Как обреченность, как гильотина обрушилось вдруг осознание того, что ничего того, на что надеялась, чего ждала – уже не будет.
«Как же так? – думала она, дрожа, беспомощно озираясь в возникшей в одночасье вокруг нее космической пустоте. – Он пренебрег мной? Он тоже?»
Среди вечерних и ночных теней, теснившихся вокруг, вновь замаячили призраки тех неудач, что случились с ней в последние дни, неудач, пусть и омытых потоками ее слез, и заговоренных мольбами к высшим силам, но никем так и не отмененных. Душа болела, выхода не было видно, а время тянулось слишком медленно, и похоже, намеревалось взять ее измором.