Почувствовала, что плачет, и закусила губу: не сметь! Надавила сильней – больно! – кровь тонкой струйкой брызнула из-под зубов, вкус ее был до тошноты противен.
«Кровь – и такая мерзость, - подумала она. – Кровь – символ жизни, но и символ смерти тоже, как посмотреть. А когда жизнь превращается в сплошную мерзость, лучше не жить вовсе. Пусть лучше будет кровь!»
Алла поморщилась, качнула головой, вздохнула, растерла слезы кулачком, потом достала из сумочки платок и до конца иссушила пролившуюся из глаз влагу. Посмотрела на мир ясными глазами, будто впервые. Заметила капельку крови на платке. «Кровь откуда? При чем здесь кровь? Ах, да… Вот, и Наташка ушла с… Володей его, кажется, звали… И что? Я тоже вот хотела сегодня быть с Юрой… Дура, дура, куда меня понесло? Наташка! Три дня назад я и не зналась, не общалась с ней, скажи кто-нибудь, что будет иначе – презрением бы задушила, но… Но, тем не менее…»
Она вспомнила, как все было. Сначала узнала, что юноша, которого любила, которого разве что не боготворила, обманывает ее с лучшей подругой. Причем, подруга обо всем и поведала. Прогнала обоих! И словно обледенела душой. И - гулять так гулять ! - разругалась с родителями, довела мать до слез, отца – до сердечного приступа. И убежала. Унеслась! Хлопнув дверью! Только, куда бежать? Идти куда, если ее вселенной были те, кто отвернулся от нее, или кого оставила она? На счастье – если такое счастье – встретила Наташку, пошла с ней, а куда еще? Думала, легче будет, думала – перетерпится, думала – наладится. А сегодня решилась на крайнее, на невозможное, и снова – нет! Что же это такое? Побрезговал? Неужели он чище ее? Почему же молчал все время, почему не сказал все, как есть? Ведь, если такой чистюля, должен был все понять. Не понял? Выше всей этой грязи? Чистюля, будь он неладен! Пренебрег? Побрезговал…
От последней догадки почувствовала, будто грязь всех тех сплетен, что кружились до сих пор вокруг нее, не оставляя и пятнышка, вдруг разом облепила ее. Обдало, словно кипятком, стыдом, обожгло до беспамятства. Будучи не в состоянии оставаться более в автобусе, стены и стекла которого, как ей казалось, источают ту же грязь, задыхаясь, теряя сознание, на ближайшей остановке она выскочила на улицу. Прыгнула с подножки, как с обрыва, в неведомое. Ноги ее скользнули по снегу, про который она совсем позабыла, словно не коснулись его вовсе. Она взвилась, упала, и тело ее, невесомое и оглушенное, не почувствовало удара. Что-то тяжелое, сгребая снег перед собой, навалилось на нее. Она не поняла, что произошло, почему выключили свет.
Просто выключили свет.
Второй секретарь райкома комсомола не заметил, когда в зале выключили свет.
- Что такое? – вскинувшись внезапно, пробормотал он, оторвав от рук свою пьяную совсем голову. Из состояния неопределенности и глубокой, так сказать, задумчивости его вывел вой сирены промчавшейся за окнами кареты скорой помощи. Или милиция? Вот ему-то, какая разница?
- Стервы! – додумал он свою тяжелую и грустную мысль, и окинул полутемный зал мутными глазами, взгляд которых говорил о том, что естество его требовало своего. И весьма было в том настойчиво. Выпитое вино, оскорбленное самолюбие и саднящая, не смываемая, но лишь разжигаемая алкоголем обида на весь белый свет – на темный свет, кстати, тоже – наполняли его мрачной решимостью. Заметив за соседним столом девушку, которая сразу ему и приглянулась, он вылез из-за стола.
- Пойдем, - внятно сказал он, беря девушку за руку. И потянул за собой.
Опешив от неожиданности и бесцеремонности, девушка удивленно воззрилась на горбуна. Потом начала вырываться.
- Пусти! – кричала она. – Ну, пусти же! Боже, что за идиот!
Эти ее возгласы никакого воздействия на комсомольского вожака не возымели, он, молча и упорно, продолжал тянуть ее к выходу. Ощутив тепло девичей руки, он воспылал пламенем, задуть которое легкими дуновениями было невозможно. Более того, горбун наш, похоже, распалялся все сильней.
Уступая непреодолимой силе, девушка с мольбой посмотрела на кавалера, который, похоже, тоже пребывал в полнейшем изумлении от происходжящего.
- Игорь, ну, скажи ты ему!
- Ну, ты, урод! – заревел Игорек, розовощекий молодец с короткой прической и сломанным носом, резко, уронив стул в обморок, понимаясь. – Ты что, обалдел в натуре? Вали-ка отсюда. Быстро!