Голый офицер посмотрел на своих подчиненных угасшим взглядом, затем уставился на солнце, что уже касалось горизонта в лиловой туче, и не двигался. В тишине послышался пронзительно нежный голос жаворонка.
— Я только писал, — прошептал секретарь.
— Вперед! — рыкнул Ермократьев, касаясь штыком его живота. Офицер, однако, не повернулся спиной, стал пятиться. Раздался выстрел.
— Хватит! — решил Махно. — Этих свяжите, бросьте подальше от дороги и поехали.
— Как… палачей? — ярился Павел.
— Они не зверствовали. Пусть полежат, покаются. К тому времени мы будем за Днепром, — хитрил Нестор. Он собирался ехать совсем в другую сторону и хотел сбить с толку будущих преследователей. На свою беду, арестованные не поверили ни одному его слову и в страхе кинулись, куда глаза глядят. Их постреляли навскидку.
Лошади вздрагивали, грызли удила.
— А теперь, братва, рвем на именины к генералу! — бодрился Нестор, но вышло это у него невесело.
Отъехав верст пять, они увидели старинную, каменную, со всех сторон заросшую усадьбу.
— Она? — спросил Махно у Ермократьева.
— Бес ее разберет.
И никого вокруг. Опускались сумерки. Всадники обогнули крохотное кладбище и направились к дому.
— О-о, кто-то выткнулся, — заметил Алексей Чубенко.
— Далеко разогнались? — подал голос неизвестный. Он был явно не робкого десятка, подошел, увидел фуражки с желтыми околышами, бесхвостых австрийских лошадей, успокоился.
— Что за стрельба там, откуда вы едете? — поинтересовался.
— А вы кто такой? — обратился к нему Нестор.
— Голова Лукашовской державной варты, поручик Иванов.
— Начальник и не знаете, что делается в вашем районе? Мы никакой стрельбы не слышали.
— От б…! — рассердился Иванов. — Такие деньжищи получают и никогда ничего не ведают.
— Кто?
— Да военные карательные отряды, — он имел в виду тех, с кем говорил.
— Хватит болтать! — оборвал его Махно. — Где сейчас генерал Миргородский?
— У себя дома, на именинах, — поручик понял, что пожаловало серьезное начальство.
— Далеко отсюда?
— Вот по этой дороге с версту.
— Ладно. Кому служите?
— Дэржави та ясновельможному гэтьману Павлови Скоропадському.
— Так, возиться нам с тобой некогда, — решил Махно. Упоминание о гетмане взбесило его, сердце зашлось, и он обратился к товарищам: — Обезоружьте поручика и повесьте на самом высоком кресте. На кладбище, чтоб далеко не носили.
— Да вы что?! — изумился Иванов, потянулся к кобуре, но его уже схватили.
Нестор вспомнил убитого в поле, под колючими шарами, и прибавил:
— Оставьте на нем все как есть. На грудь, Ермократьев, пришпильте записочку: «Нужно бороться за освобождение трудящихся, а не за палачей и угнетателей».
Поручик что-то кричал, но ему зажали рот и поволокли на кладбище. Он так и не узнал, кто и за какие грехи приговорил его.
— Может, человек и не виноват? — попытался заступиться Петр Лютый.
— Здесь вчера… Слышал? Одиннадцать удавили… А этот, по-твоему, чист? — прохрипел Махно.
— Мы же анархисты! Свобода для нас не трали-вали! — настаивал Лютый.
— Адвоката позвать? Прокурора? — взвился Нестор.
Он уже давно переступил ту черту, где присутствует жалость. Разве она способна изменить этот подлый мир? Осталась одна справедливость. Святая справедливость! Но Петр и в ней сомневается. Нашелся верховный судья! В груди что-то больно дрожало, падало, наконец оборвалось, и стало очень тяжело, как тогда в Кремле при разговоре с Лениным, когда тот обвинил анархистов в наивности, как на станции Цареконстантиновка, когда пришла весть о разгроме коммун и сдаче австрийцам Гуляй-Поля. Это было превратное и вместе с тем редкостное состояние. Тяжесть ушла. Тело словно вскипало в нервном возбуждении, решения приходили мгновенно, ниоткуда, без участия сознания. А Лютый желал доказательств, милосердия. Что за вздор?
— Вперед! Они догонят, — твердо велел Махно.
К имению Миргородского подъехали в темноте. Вызывающе светились большие окна (в хатах о таких и не мечтали). Слышались звуки рояля, веселые голоса. Сладко пахло из кухни. Чужая, недоступная жизнь манила и раздражала.
— В дом… пойду я, — голос Нестора прерывался. — А также Семен, Пантелей и оба Алексея… Ты, Петя, остаешься за старшего… Наладьте пулемет и сторожите… Прибудет Ермократьев — пусть подчиняется.
Лютый хотел что-то возразить, но промолчал.
— Ну, айда. Говорить буду я. Вы — слушайте, — добавил Махно уже у крыльца. Их встретили радостными возгласами: