Виктор медлил. Их обступали повстанцы.
— Наша! — выпалил Билаш.
— Ура! Ура! — закричали вокруг.
Эту весть давно ждали. Махно же и не улыбнулся.
— А у вас тут что? — задал вопрос и начальник штаба.
— Упёрлись, как волы рогами. Ни туда ни сюда.
— Давайте подождем подкреплений. Эй, повар, неси кашу! — попросил Виктор. — Веришь, Нестор Иванович, маковой росинки во рту не было.
— Кого ждать? — не согласился тот. — Еще раз ковырнем их!
— Правильно, — поддержал его командир охраны Гавриил Троян.
Но Билаш осуждающе покачал головой, взял миску, ложку, сказал:
— Не спешите. Кавалерия скоро прибудет. Калашников по тылам вот-вот врежет. Тогда и навалимся.
А Нестору Ивановичу перед тем доложили, что пал в бою брат Григорий и Петя Лютый пропал без вести окончательно.
— Поднимай охрану! — резко приказал Батько Трояну. — Мы им покажем, шакалам. Где пушки? Ану влупите по передовой!
Не притронувшись к еде, он повел своих рубак на Перегоновку. Билаш смотрел на них и все качал головой: «Что за лихость? Глупо! Глупо!»
Напор был силен, и белые оставили село на правом берегу, а затем и его центральную часть. Вскоре они, однако, опять потеснили махновцев.
Тут и показались кавалеристы, идущие с севера, от Умани. Лошади как на подбор, еще и запасных ведут. Но люди усталые, многие в бинтах. К Билашу подъехал инспектор кавалерии Максим Дорож, шахтер из Юзовки, вчерашний красный комбат.
— А где Каретник? — не понял начальник штаба.
— Ранен. В обозе. Приказ выполнен, — докладывал инспектор, глядя в сторону села. Там заливались пулеметы. — Никак не можете взять?
— Уперлись рогами. Подсобите? — попросил Билаш.
— Силы, считай, на исходе, Виктор Федорович. У хлопцев глаза слипаются.
— Вижу, потому и не приказываю.
Вокруг них крутились верховые, прислушивались. Другие сразу же подались в Перегоновку, где дрались у кого отец, у кого друг или брат. Оттуда прискакал Михаил Уралов:
— Спасайте пехоту! Батько в опасности!
Кавалеристы молча переглядывались. Они не спали, измотались. Кроме того, не всем пришелся по нраву один из последних приказов Махно. Видите ли, хлопцы обыскали в селе какого-то Евдокима Бабия. Взяли штаны, кожу для сапог, женский платок, перочинный ножик и три рубля 75 копеек. Чи не богатство? А хлопцев-то тютю. Еще и возвратили всю эту чепуху Евдокиму, чтоб он подавился. «Цэ, бля, вжэ зовсим! За шо ж воюем?» — говорили между собой повстанцы. Видя, что они не торопятся ударить по врагу, Михаил вскочил на тачанку, достал книжечку.
— Братишки! В моих руках дневник офицера. Вот он, смотрите и слушайте! — голос Уралова звенел. Верховые подъезжали, останавливались. — Это исповедь. Он пишет: «Добивать пленных красноармейцев мало удовольствия. Привязали его к дереву, между ног повесили гранату. Дернули шнур… и вдребезги! Поймали махновца. Решили поджарить. Кинули на лист железа, развели под ним огонь. Как он извивался! Поручик Ника разрывной пулей снес ему голову». Братишки! — кричал Мишка. — Отряхнем с плеч панов и палачей! Вперед на тирана!
Загремело «Ура!» Инспектор Дорож, видя такое, скомандовал:
— По коням! Рысью марш!
Эскадрон за эскадроном вперемешку с тачанками двинулись в сторону села. Билаш на ходу давал последние распоряжения. Эту разъяренную лавину нельзя было остановить. Она ринулась через Ятрань и, взблескивая саблями, устремилась на деникинцев. Те стойко отбивались, но вскоре вынуждены были отступить. Часть кавалерии пошла вправо и в сельце Краснополье окружила Лабинский полк. Кубанцы воткнули штыки в землю. Их пощадили. Литовский полк не сдался и был полностью изрублен.
Другая часть кавалерии охватила Перегоновку слева. Симферопольцы и феодосийцы, отступая, пытались проскочить в лесок, но он уже был занят махновцами. Пришлось уходить по полям на восток.
— Почему они не стреляют? — недоумевал поручик Миргородский.
— Нет патронов, Ника… Но нас это вряд ли спасет, — отвечал командир батальона Гаттенбергер. Они шли, спотыкаясь, по пахоте. Раненых и пулеметы везли на подводах. Вдали темнел еще один лесок. Над ним вилось воронье. Припекало солнце — последний дар бабьего лета. А вокруг, на небольшом расстоянии, гарцевали махновцы. Самые удалые (среди них был и Сашка Семинарист), презирая пули, подскакивали поближе и бросали гранаты.
— В лес! — приказал Гаттенбергер. Но опушка, словно на грех, была окопана глубокой канавой. Пришлось бросить раненых и пулеметы.
— Ради всего святого, пристрелите меня! — попросил Николай Миргородский, валясь на бок. Его зацепило осколком. Гаттенбергер молча взглянул на верного помощника, достал наган и выстрелил.