Сначата они с Яшкой поехали в Александровск, где опознали и выдали ЧК махновцев. Оттуда на подводе отправились в Гуляй-Поле. По дороге Дурной со смешком рассказывал, что при царе сидел в тюрьме аж девять раз из своих двадцати пяти годков.
— А после революции с грабежом я завязал, — сообщил он не без гордости, кивая маленькой головой.
— Ну да! — не поверил Федор. «С кем я спутался? — думалось. — И чека хороша. Никем не брезгует». — Ты, Яша, кто по профессии?
— Слесарь. По замкам!
— Почему же не потеешь с напильником?
— Да что я, малохольный идиот? За копейки корячиться! Занялся экспроприацией богачей, помогал советской власти в этом чистом деле. А она паскуда, не оценила, в Харькове сцапать захотела. Я отстреливался, бросал бомбы и скрылся. Меня просто не возьмешь! Но отморозил ноги в сарае.
«Помощничек, твою ж маму! — приуныл Глущенко. — Чуть что, и сдам его. Свобода так свобода».
В Гуляй-Поле никто не ведал, где сейчас Батько, и чекистские деньги пропили. Яшка продал краденое пальто, мотанулись по селам. В Туркеновке, наконец, наткнулись на Махно. Еще издали увидели: стоит в окружении командиров или охраны. «Надо бы поискать Левку, — засомневался Глущенко, замедляя шаг. — Может, клюнет, каталь? Все-таки пролетарская косточка. Держи карман шире — три шкуры сдерет! Или нет?» Вспомнились красноармейцы, которых встречали по дороге. Батько их пленил и отпустил. «Не такой он зверь, как малюют», — говорили бойцы, усмехаясь.
Террорист остановился, закурил, прикинул, можно ли подойти к Махно. «Узнает же, допустит. А как стрелять? Тут же скрутят. Да и Нестор верткий. Глазом не мигнешь — всадит пулю!» Всё это Федор уже сто раз представлял себе: «Ну схватят. Так для того же и Яшка здесь, чтобы палить. Куда там? Сдрейфит, ворюга!» Тяжело вздохнув, Глущенко сказал:
— Не теряйся, слышь. Вперед.
На них по-прежнему не обращали внимания. Командиры о чем-то спорили у кирпичного дома волостного правления. Уверенно подходя к ним, Федор шепнул спутнику:
— Стой и жди.
Так было договорено. И вдруг Махно повернул голову и взглянул на Глущенко. Тому даже показалось, что Батько смеется. Темные глаза его вспыхнули каким-то бесовским огнем. Федор похолодел: «Всё знает. Ждет!» — мелькнула догадка. Нестор Иванович тут же отвернулся, а террорист подбежал к нему и срывающимся голосом выпалил:
— Батько! Я имею вам… очень важное… сообщить.
Тот небрежно махнул рукой:
— Передай вон Куриленко, — и по давней привычке, искоса следил за неожиданным визитером.
А Федя шептал Василию:
— Вон стоит… с двумя наганами. Слышь? Хочет убить Махно!
Могучий Куриленко, не раздумывая, подскочил к Яше и обхватил его сзади. Тут же налетели охранники, вытащили у Дурного из карманов маузер и браунинг. Обезоружили и Глущенко.
— Кто тебя прислал? — гневно спросил Нестор Иванович.
Яшка онемел. Любое неосторожное слово стоило жизни. А Федор ждал, что напарника прикончат, и тогда можно набрехать с три короба небылиц.
Но подошел Лев Голик со своими хлопцами, тихонько попросил Батьку:
— Отдай его нам. Разберемся.
— Я же ничего! Просто стоял! — крикнул Костюхин, мотая маленькой головой.
— Раз-берем-ся, — тихо повторил Голик. — Ведите его.
— Так и этого тоже! Он со мной! — Дурной злорадно указывал пальцем на Глущенко.
— Федор? — удивился контрразведчик, без теплоты глядя на своего курносого кудрявого агента.
Тот с надеждой протянул руки к Нестору Ивановичу:
— Меня за что, Батько? Я же раскрыл бандита! Я же вам… лично…
Махно молчал.
— Пойдем, — Голик ткнул дуло револьвера в живот Федору.
— Курва ты, — сказал ему Яшка, когда их вели в дом волостного правления.
— Ловим гадов! — с достоинством отвечал Глушенко, нисколько не сомневаясь, что разыгрывается спектакль для чекистов, затаившихся среди повстанцев. Вон стоит подозрительная рожа — Исаак Теппер, поглядывает, сучок. А сколько тут таких?
На допросах оба арестованных ничего не скрывали, вовсю костерили Манцевых и Дзержинских. Федор утверждал, что у него и в мыслях не было стрелять в Махно. Приехал, чтобы предупредить Батьку и выдать бандита. Ход был верный, и опровергнуть его никто не мог. Однако все командиры, кроме Голика, высказались за смертную казнь обоим. Тогда Лев спросил:
— Вы хотите, чтоб в чека работали наши люди? Да? Ну так кто же согласится на это, если пустим в расход Глущенко?