Лично он не был жестоким человеком. Он не любил, когда ему жаловались на жестокости Чека, говорил, что это не его дело, что это в революции неизбежно… В личной жизни у него было много благодушия. Он любил животных, любил шутить и смеяться, трогательно заботился о матери своей жены, которой часто делал подарки…
Ленин — империалист, а не анархист. Все мышление его было империалистическим, деспотическим.
Разгневанная людской злобой зима двадцать первого года словно с цепи сорвалась. Сутками сеяло и веяло, мутило и крутило. Дороги, особенно по балкам и низинам, позаметало, и в сугробах тонули колеса бричек, ноги лошадей. Закутанная до глаз Гаенко верхом подъехала к штабной тачанке, где сидела подруга.
— На своций зэмли пропадаем, Галочко, — прошамкала Феня заиндевелыми губами. — Бильшэ нэ можу так. Давай останэмось.
Галина взглянула на мужа. На нем лица не было. Худой, сгорбленный, он сделал вид, что ничего не слышал. Катили по заснеженной холмистой степи на юг.
— Не лезьте в запретный мир, — изрек Махно строго.
Армия совсем истощилась. На нее наседал свежий кавалерийский корпус, трепал обозных, вылавливал разведчиков, и повстанцы, их лошади еле тащили ноги. Запоздало приметили колонну, что надвигалась. Ни принять бой, ни уйти от нее на рысях не хватило сил. Окрысились пулеметами в селе и ждали, что будет. А верховые приближались.
— Свои! — послышалось. — Та свои ж!
Это был отряд матроса Бровы из Самарского леса, что под Екатеринославом. Мало того. Он привел… целую бригаду буденновцев во главе с Маслаковым, который руками подковы разгибает! Казак бережно заключил Батьку в объятия и шумел:
— А что я обещал? Придём! Вот и мы. Факт! Ну, здоров, Махно!
Радость была великая. Если сами буденновцы одумались, значит, погуляем еще по степям, покажем комиссарам, где раки зимуют! Собрались в хате на большой совет, выпили по чарке.
— Другие казачки пока колеблются, — гремел Маслаков. — Но они тоже с нами. Дай срок, Батько. Дай!
Галина слушала недоверчиво, лишь пригубив рюмку. Факт-то факт, да из ряда вон. Красные не раз перемётывались, но только пленные. А сейчас, когда положение совсем аховское, добровольно явились, и не кто-нибудь — гвардейцы власти! С чего бы это?
— Нам нечего терять. Хуже все равно не будет! — с усмешкой говорил силач. В юности он объезжал диких лошадей. Как-то неукротимый кабардинский жеребец вырвался из загона и полетел в раскидистую Ставропольскую степь. Маслаков смотрел на него, золотистого, и завидовал: вот так молодец! Сам бы убежал, но куда? А тут революция порвала все путы. Вахмистр царской армии — «черная кость» — с азартом сколачивал красные отряды в бригаду и бесстрашно водил ее против любых «превосходительств». Когда же приехал в отпуск по ранению и увидел дома чекистов, продотрядовцев, что грабили станичников, и новых шишек в очках — понял: опять ярмо накинули, марксистское. И хотя ему, как и Буденному, светила блестящая карьера, но в упряжи — Маслаков восстал.
Под стать комбригу был и матрос Брова, широкоскулый, кряжистый усач, отряд которого не смогли одолеть за три года ни австрийцы, ни белые, ни красные. Он между прочим спросил:
— А вам такой… Алексей Чубенко… не знаком?
За столом оживились. Многие знали его, старого анархиста, «дипломата». Год тому Алеша угодил в ЧК, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу.
— Жив? — обрадовался Виктор Билаш. Он вспомнил, как впервые попал в Гуляй-Поле и как радушно принял его тогда в гостинице Чубенко. Еще на двери мелом было написано «нач. штаба». Когда же это? Вроде сто лет назад!
— Сбежал ваш Алёха, — загадочно сообщил Брова.
— Из чеки, что ли? — не поняла Галина. Единственная, к тому же привлекательная женщина за столом, заинтересовала Маслакова. Он разглядывал ее, прикидывая: «Чья же это краля? Любовница, атаманша или жена?»
— Когда вы заключили союз с правительством, всех анархистов же выпустили, — говорил Брова. — Из Бутырской тюрьмы Алексей пробрался к нам в лес.
— Что ж молчал? — удивился Махно. — Мог бы, дипломат, хоть весточку подать! Может, в одной и камере бедовали?
— Не знаю, — отвечал матрос. — Чего-то опасался, наверно. У меня начальником штаба крутился и… сбежал, как только мы собрались к вам.
— Похоже, настучал Алеха в чека на нас, — определила Галина. Работая в комиссии антимахновских дел, учительница скоро разочаровалась в людях. За редчайшими исключениями, они оказались трусливыми, продажными, льстивыми и мелочными. Это печальное открытие, а также необходимость карать изменили весь ее облик. Карие глаза потемнели, губы сжались плотнее, суровее. Она теперь избегала ярких украинских нарядов и ходила твердо, не торопясь.