— Да-а, настучал дипломат, — согласился Батько, вздыхая. Сколько товарищей потеряно, и не только в бою. Некоторые изменили, подались к красным и дерутся как бешеные псы. Но, в отличие от жены, Нестор Иванович считал, что это — выродки. А народ чист и предан воле. Правда, доказательств того находилось все меньше и меньше.
— У нас есть просьба, — как-то странно, неуверенно начал Маслаков. — Даже не знаю… Может уважите?
— Не тяни жилы! — потребовал Махно, чувствуя подвох. За столом притихли. Что потребует бывший буденновец? Уж не командовать ли всем войском пожелает?
— Отпустите нас на Кавказ. Дайте мандат на формирование армии.
— Да ты что? — опешил Билаш, протянув руки ладонями вверх. — Еле-еле наскребли силу, а ты… бежать! У нас и так хоть караул кричи!
Тут заговорили наперебой. Это была если не измена, то явная глупость. Вот, оказывается, для чего они пришли. На свободу Украины им наплевать. И опять же: переколотят комиссары всех поодиночке!
— В Сальских степях нас примут как родных, — продолжал Маслаков. — Пишут мне, что там тоже голод. Пустые амбары, подметенные продотрядами. Пока ходим, буденновцы взбунтуются. Факт! Тогда и нагрянем к вам во всеоружии!
— Зачем же тебе наш мандат? — усмехнулся Василий Куриленко, заместитель Батьки.
— Э-э, Махно всюду знаменит, — с уважением сказал комбриг. — А тем более у нас, где целые станицы украинские. Я и сам Маслак. Это уже «ов» прицепилось. Так что с мандатом Батьки мы будем не дезертирами, а законным войском!
Разочарованные повстанцы долго не соглашались отпустить казаков. Но в конце концов уступили. Не держать же силой? Да и где она?
Под утро снова налетел красный корпус. Перестрелка была недолгой. Махновцы бежали к старому, знакомому Дибривскому лесу и там, за Волчьей, пленив полк 42-й дивизии, затаборились. Отдохнуть им не дали. По тому берегу речки рыскали буденновцы, вопили:
— Маслак-предатель, выходи!
— Не спасет тебя Махно!
— Эй вы, трусы, бандитские рожи!
Не стерпев издевательств, комбриг повел своих в жестокую рубку. Где-то там пропадал и Нестор Иванович. А Галина с Феней сидёли в хате, в Больше-Михайловке. На душе было тревожно.
Еще до рассвета муж Фени — Пантелей Каретник и новый адъютант Батьки Иван Лепетченко ушли с тайным поручением. Никто не догадывался об этом, даже Лев Зиньковский. А жены знали, что унесен на хранение двадцатифунтовый ящик с драгоценностями. Не нужно было много ума, чтобы сообразить: близится конец этой войны и золото припасается на черный день.
— Нэ можу бильшэ, — Феня заплакала. — Дэ мойи диты? Дэ хата? Дэ…
— Нэ падай духом, подруга. Воно попустэ! — пыталась бодриться Галина. Уж ей-то, жене Батьки, председателю следственной комиссии, вовсе не светила никакая надежда…
Ночью снялись. Оставаться нельзя было. Карателям, конечно, сообщили, где находятся повстанцы, и сюда торопились чекисты, интернациональные полки, бронепоезда. Батько повел своих к Гуляй-Полю, и в одном из сел Галина увидела удручающую сцену. Хлопцы просили фураж у крестьян. Те разводили руками:
— Нэма ничого. Всэ ж забралы. Всэ!
Тут столько войск прокатилось туда-сюда. Но Нестор услышал и возмутился:
— Вы кому брэшэтэ? Спасителям!
— Та дэ ж його взять, Батько? — сокрушались мужики. — У нас, шо, прорва?
— Пускайте пыль в глаза продагенту, дядькы, а не мне, селянину. Есть у вас фураж! Но мало. Так и говорите, что последнее — жалко.
— Голод же будэ, Нэсторэ Ивановичу, — упорствовали мужики.
— А комиссар вам лучше? — вскипел Махно. — Торгуетесь, покупая волю. Своя шкура дороже, да? Сдерут же ее со всей Украины вместе с последней шерстью. Запляшете еще, холуи голопузые, да поздно будет!
Скрепя сердце, дядькы покормили лошадей, и повстанцы отправились дальше. В следующем селе, где заночевали, опять спрятали клад. Галина видела его: золотые монеты, дневник Батьки, карта военных Действий и бывший договор с Советской властью. Оставлялось все это, наверно, для потомства (Прим. ред. — До сих пор не найдено).
— Феня очень просит отдохнуть. Нам с ней, — заметила Галина в пути. Муж пристально посмотрел на нее из-под воспаленных век, вздохнул, взял за колено.