— Потерпите, голубки. Найдем тихий угол. Вы же для меня… — он не находил слов.
— А ты, Нэстор, шукай долю там, — жена махнула рукой на запад.
— В Галичине, что ли?
— Можэ, й там. Подумай…
Этот разговор они продолжили, когда укладывались спать. Накануне Брова и Маслаков уговорили-таки Батьку вручить им мандат на организацию Кавказской армии. Бумагу отпечатали, приляпали печать и разошлись по хатам. Только Нестор с Галиной забрались под одеяло, как затрещали выстрелы. Это в который раз налетел третий конный корпус. Бой кипел уже на улице, когда Махно со своими вырвался в поле. Оказалось, что казаки ушли раньше, а с ними — отряд Пархоменко и разведчики Кочубея. Армия распалась, и к Азовскому морю, в Ново-Спасовку, с Батькой прискакали сто человек. Раненый Трофим Вдовыченко попросил:
— Извините, хлопцы, но я… всё. Кранты! Подлечусь где-нибудь в хуторе.
— А не опасно? — забеспокоился Нестор, думая о Галине с Феней.
— Что? Сам леший не найдет! — отвечал Трофим.
— Тогда забери с собой и девчат, — предложил Махно. — Жаль мне их. Замучились голубки.
— Кого, кого, а дам — пожалуйста! — Вдовыченко, несмотря на боль, лихо подкрутил усы. Ни он, ни другие не предполагали, что видятся с ним в последний раз. Галина обняла мужа и разрыдалась.
— Чего ты? — сказал Батько. Левую щеку его тронул нервный тик. — Я ж заклятый. Скоро вернусь, и в чемодане всё есть. Бери.
Галина сквозь слезы разглядела, как замелькали на февральском снегу напряженно-кривые задние ноги коней и вскоре отряд скрылся за околицей. «Отак и моя доля», — подумалось.
Тут проявилась стихия мелкобуржуазная, анархическая… Эта контрреволюция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые.
В. Ленин. Из доклада на X съезде РКП(б).
В то самое время, когда вождь произносил эти слова, над «колыбелью революции» — Кронштадтом кружили аэропланы и сбрасывали бомбы. Они рвались на улицах, в гавани, на льду, вздымая фонтаны воды. А дальше по заливу темнели цепи отступающих красноармейцев, пятна павших. По ним злорадно били крепостные, корабельные орудия, пулеметы.
Старший писарь линкора «Петропавловск» Степан Петриченко, высокий, взъерошенный и худой, тот самый, что летом встречался на Полтавщине с Петром Аршиновым, стоял у распахнутого окна железобетонного форта и с горечью смотрел на ледяную равнину. Час назад он водил по ней братишек в атаку. Красноармейцы, те же рабочие и крестьяне, особенно не упорствовали.
— Что же вы, суки! — кричали им кронштадцы. — На кого прёте? На своих же!
И около двухсот наступающих, в основном бывшие махновцы, сдались в плен. Другие побежали назад, к Ораниенбауму.
Эта бойня угнетала Степана. Он знал, что крепость никто и никогда не мог взять. Выстоит она и сейчас. «Зачем же губят народ? — думалось. — Вот оно, зверское мурло комиссародержавия! Загребли власть нашими руками, а теперь даже поговорить не желают эти Ленины с Калиниными».
Неделю тому председатель ВЦИКа приехал сюда, чтобы узнать обстановку и выступить перед забродившей массой. На Якорную площадь пришли с оркестрами, песнями матросы линейных кораблей, слесари судоремонтных мастерских, докеры, солдаты гарнизона — более десяти тысяч. Они были призваны сюда из центральной России, Урала, Сибири, Украины и знали, что всюду голод, непосильная разверстка. На вмерзших в лед кораблях холодно и паёк — пшик. В Питере бастуют работяги, а на околицах заградотряды отбирают любую еду. Зачем все это творится? На площади ждали с надеждой, что ответит Калинин Михаил Иваныч, хоть что пообещает.
Встреченный аплодисментами, в неизменных пальто и кепке, он заговорил о славных матросах — гвардии революции.
— Слыхали мы эти песни! — шумнули из толпы, где стояли старослужащие, кто в семнадцатом брал Зимний, телеграф.
— О разверстке давай!
Калинин не смутился. Опытный оратор, он умело крыл царя, Керенского и Деникина с Врангелем. Сегодня, однако, сам представлял власть и, потрясая жидкой бороденкой, защищал ее. А на площади ждали совсем других, не звонких — суровых слов.
— Брось, Калиныч! Тебе-то тепло! — кричали военморы.
— Долой продотряды!
— Где господин Раскольников?
— Война закончена — порядка нет!
Ветер дул с моря и относил в сторону слабый голос председателя ВЦИКа. Его оправдания никто не хотел слушать. Семь лет отбухавший тут Степан Петриченко, вчерашний коммунист, стоял рядом на трибуне, и ему было стыдно за Калинина. О чем тот лепечет, если командующий флотом Федор Раскольников заказывал на камбузе для себя и жены Ларисы Рейснер лапшу с мясом, а братве совали ржавую селедку! Новые господа заняли особняк, прислугу завели. Матрос что же, глуп и слеп? За что бились? Приехал и отец Ларисы, приват-доцент, стал начальником политотдела, хотя вокруг шумели, что масон же, едрена вошь! Это… народная власть?