— Что?
Для помещика это был последий шанс. Теряя силы, он закричал. Ему казалось, невыносимо громко. На самом деле голос уже пропал.
— Никакой пощады! — требовали дибривские повстанцы.
Нестор взглянул на Марченко, Каретника, Чубенко. Никто не проронил ни слова, и участь Генриха Гизо была решена.
Маркусова, который не вмешивался, отпустили с миром.
После такого тарарама ночевать в имении не стали, нашли хутор поглуше. Быстро разместились кто где. Нестор с Тиной спали на сеновале. Утром, когда позавтракали, она принялась перевязывать ему руку. Пустяковая рана не заживала, беспокоила. Конюх, что пришел за сеном, спросил:
— Помбчь?
— А ты что, доктор? — усмехнулась Тина.
— Не-е. Зато у нас тут ведун имеется. Рожденый.
— Какой? — хмуро поинтересовался Нестор.
— Они встречаются двух сортов: деланые и рожденью, как и ведьмы, — охотно объяснял конюх, опираясь на вилы. — Хотя настоящий ведун, понятно, рожденый. От природы, значит. Мне вот этого ярчука подарил.
Тина теперь заметила, что у ног мужика стоит большой серый пес. Глаза его злобно поблескивали. А из-за широких амбарных ворот выглядывал Петр Лютый. Он не доверял тем, кто ходит около Батьки с вилами и собакой, пусть и простой крестьянин. Мало ли что у него на уме. Петр сжимал в кармане браунинг.
— Помесь волка с собакой — ярчук надежнее любого друга, даже и любимой жены, — убежденно сказал конюх. — Дедулька наш, ведун, и с травками крепко знается. Ранку твою в два счета примнет. Позвать?
Он хотел угодить атаману и не скрывал этого. Тина взглянула на Нестора. Тот покусывал губы.
— Не сомневайтесь. Он вас не побоится. Ссамим лешим боролся в обхват.
— Ну, и кто кого? — не выдержал, усмехнулся Махно.
— А никто никого. Наши в одночасье косили в Дибривском лесу. Вдруг ка-ак засвищет, ка-ак повеет. Аж дубы поклонились, и огонь полосой, полосой хлещет, и оттуда вопль грозный: «Гэ-эй! Гэ-эй!» Дед Панас, ведун значит, один не наложил в штаны, кинулся в огонь… — конюх судорожно глотнул.
— Продолжай, — попросила Тина, прикрывая Нестора кожухом. Было довольно прохладно, хотя сквозь щели уже пробивалось осеннее солнце.
— Леший его как сграбастал, ка-ак крутанул… — рассказчик поднял вилы и вертел ими. Лютый оторопел: бежать на помощь, стрелять? Но конюх опустил их. наконец, и продолжал с почтением: — Не тут-то было. Дедок наш тоже не подарок, и покатились они пламенным колесом в чащобу. До самой высокой зари борюкались. А потом Панас…
— Ладно, зови его, — согласился Махно.
Взяв добрый навильник сена, конюх ушел. Появился Щусь, доложил обстановку. Пока всё было тихо.
— Надо ж в Дибривки сбегать, — напомнил Федор. Ему не терпелось увидеть жену молодую, мать, хату: сгорела или уцелела случайно? Чем можно помочь? Как там соседи? Да и хлопцы рвутся домой.
— Всем идти опасно, — заметил Нестор. — Вдруг засада. Давай-ка, наверно, так. Собери только земляков.
Щусь согласился. Зашли Семен Каретник и Петренко. Разговаривая с ними, Махно увидел высокого и совсем не сгорбленного деда, который тихонько приблизился.
— Здоров! — сказал он как будто даже чуть насмешливо. Каретник и Петренко недовольно оглянулись. Они уже начали привыкать, что их беседы с Батькой не прерывают.
— Звал? — так же независимо уточнил дед Панас.
— Проверьте рану, пожалуйста, — попросила Тина.
Члены штаба поняли, что это лекарь и не стали мешать. Дед добыл из кармана тряпочку с толченым цветом тысячелистника, ноготков и центурии, посыпал на рану и пошептал. Тина принялась перевязывать.
— Ярчука где взял? — поинтересовался Нестор.
— В яме вырастил. Рядовой щенок был, — старик опустился на сено, смотрел пронзительно-испытывающе. Махно стало неуютно от его холодного, какого-то потустороннего внимания.
— Ты ведь, малый, там тоже до-олгонько сидел, унюхал, каково оно, — продолжал ведун. — А для человека это еще хуже оборачивается. Меня… не проведешь!
Нестор заерзал на сене. Тина тоже беспокойно отодвинулась от деда, ждала, что милый взорвется. Она уже всякого насмотрелась. Но он почему-то больше не шелохнулся, хотя ясно было, что причислен к волкам.
— Вижу камень-гранит на сердце твоем. Далеко-далеко отсюда, — говорил Панас доверительно. — Желаешь людям добра большого, которого они, сирые, не просят. А потому когда получат — не оценят, неблагодарные. Плата за самонадеянность извечно тяже-еленькая! Ох, намаешься, бедовый. За то жена принесет тебе… не радуйся… девочку.
— Эта? — не сразу спросил Нестор, тоже негромко, с хрипотцой. Ведун перевел свой липучий взгляд на Тину, и она съежилась от холода.