— Зачем вам знать?
— Для протокола.
— Тридцать четыре.
— И он живет с вами?
— Да.
— Он сейчас дома?
Миссис Вебстер бросила взгляд на закрытую дверь, потом взглянула на Анну.
— Он в своей комнате, — осторожно сказала она. — Вам обязательно с ним говорить?
— Да, но пока продолжим с вами. Итак, вы вызвали полицию.
— Я никогда не выхожу из квартиры по ночам — слишком опасно. Я много раз жаловалась, что в той квартире поселились бродяги и там происходят всякие безобразия. Вообще-то, когда я набирала девять-девять-девять, очень боялась, что на мой звонок не обратят внимания: я им столько раз звонила. Всюду набросаны иглы и всякая дрянь, а ведь тут до сих пор еще дети живут. Это происходит каждую ночь, а теперь и днем: наркоманы ходят и ходят. Ночью хуже: машины, мотоциклы, фары бьют прямо в мое окно, и шум, крики разные. Я знаю, что другие жильцы тоже вызывали полицию, когда нашли перед домом девушку с передозировкой, ей было очень плохо, а в другой раз мальчишку, и тоже с передозировкой. Мы тут живем как в аду.
Анна слушала не перебивая, пока женщина не выговорилась.
— Те люди, что поселились в квартире… вы знаете, как их зовут? Можете кого-нибудь описать? Может быть, кого-нибудь из завсегдатаев?
— Нет, они все одинаковые: серые куртки, на головах капюшоны. Они на меня не смотрят — они вообще всех тут игнорируют. Городской совет не захотел помочь нам с переселением.
— Сколько их в притоне?
— Не могу сказать — они же все время приходят и уходят. Иногда бывали девушки, но в основном мальчишки. Поздно ночью приезжали машины. Думаю, они привозили наркотики, потому что тогда все и начиналось: шум, стрельба, велосипеды и машины, все приезжали за тем, что им надо.
— А в ту ночь — когда была стрельба — вы заметили что-нибудь необычное?
— Нет. Я уж говорила, в семь я закрываю дверь на замок и на засов и больше не выхожу. Просто включаю телевизор погромче, и все.
— А ваш сын?
— Он мало выходит.
— Простите, не поняла — ваш сын не выходит из дому?
— Почти нет, если только за ним приедут.
— Кто приедет, миссис Вебстер?
— Социальная служба. Они приезжают и возят его на плавание и еще по средам в специальное место в Кэмдене.
— Ваш сын болен? С ограниченными возможностями?
— Нет.
— Мне бы хотелось с ним поговорить.
— Да он ничего не знает.
— А вдруг?
— Я не хочу, чтобы он расстраивался. Знаете, на него все это произвело ужасное впечатление. Я стараюсь, чтобы он был спокоен, но, когда все это начинается, он страшно волнуется. Теперь он боится, как бы со мной чего не случилось, из-за того что я вызвала полицию.
— Миссис Вебстер, уверяю вас, после стрельбы прошлой ночью всякие безобразия в той квартире прекратятся.
— Должна признать, что с тех пор там все тихо, разве что полиции много, да еще соседи пытаются узнать, что случилось.
— Вам сейчас нелегко. — Анна закрыла блокнот и поднялась. — Могу я теперь поговорить с вашим сыном?
Миссис Вебстер взглянула на часы над камином и провела языком по губам:
— У Джереми аутизм. Иногда с ним немного трудно, но это не все время. Можете подождать пару минут?
Анна кивнула и улыбнулась. Миссис Вебстер вышла из комнаты.
— Это же неправильно! — тихим голосом произнес Гордон.
— Что именно?
— Жить в таком месте, иметь на иждивении сына и знать, что с утра до ночи наркоманы бродят по коридору. Ужасно.
— Похоже, что совет пытается переселить всех жильцов в другие места.
— А пока им приходится терпеть наркоманов и барыг.
Раздались громкие голоса, и Анна прислушалась. Миссис Вебстер пыталась уговорить сына одеться, он отказывался, потому что смотрел что-то по телевизору. Он говорил не очень разборчиво, низким, утробным голосом, а миссис Вебстер его упрашивала.
Анна встала и посмотрела на Гордона:
— Наверное, нам лучше прийти позже.
Джереми отказался выйти из своей комнаты.
— Видите ли, он отвечает за тележки в нашем большом универмаге — собирает их с парковок. Всего два раза в неделю, но сейчас он хочет досмотреть фильм.
Анна и Гордон поговорили со всеми соседями, но ничего нового не узнали. Все повторяли одно и то же: на ночь они запирают двери и не выходят из квартир. Некоторые жаловались властям на наркоторговцев, кое-кто вызывал полицию.
Анна и Гордон вернулись в участок и написали на информационной доске время, когда, по словам миссис Вебстер, произошла стрельба. Анне хотелось побольше узнать о жертве, но результаты экспертизы и вскрытия еще не были готовы. Анна съела бутерброд, пока писала в кабинете отчет, — это был весь ее обед. К ее удивлению, раздался стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в кабинет вошла Каннингам и закрыла за собой дверь.
— Расскажите мне, что вам известно о Фрэнке Брендоне.
Анна облизнула пересохшие губы. Придется рассказывать о том деле, которое они вели вместе, а значит — упоминать имя Ленгтона. Ее ужасно злило, что и сейчас, спустя полтора года, звук его имени волновал ее до сердцебиения и головной боли.
— Мы вместе работали по жуткому делу. Трупы обнаружили в свинарнике.
— Да, помню. Значит, вы вели это дело вместе с Фрэнком?
— Да. Наши отношения были почти исключительно служебными.
— Он рано вышел в отставку… что-то с коленом.
— Я не знала.
— А до этого он был в отделе по борьбе с наркотиками.
— И этого я не знала.
У Каннингам была неприятная привычка во время разговора стоять, сложив руки на груди, и обозревать комнату, не глядя на собеседника.
— Значит, если он употреблял, вы могли и не знать?
— Наркотики? Трудно сказать. Я работала с ним всего по одному делу, но не замечала никаких признаков. С другой стороны, я ведь не знала, что он был женат и что у него дети, если на фотографии его дети.
— Мы все это проверяем. И у нас до сих пор нет официального удостоверения личности, — скривила губы Каннингам. — Что-то тут не так. Как его занесло в этот отстойник? Если хотел купить наркоты, мог бы найти другой способ.
— Да уж, — ответила Анна.
— Узнали что-нибудь у соседки, которая вызвала полицию?
— Нет, мэм. А сына ее допросить не удалось. Он тоже был в квартире в момент происшествия, но у него аутизм, и он отказался с нами разговаривать.
— А у других соседей?
— Ничего. Все говорят одно и то же: наркоторговцы обитали там несколько месяцев. Понять не могу, почему местная полиция не разогнала их. Торговали они днем и ночью, машины разные все время ездили.
— А разве не Джимми Ленгтон занимался тем делом со свинарником?
У Анны порозовели щеки.
— Да. Он руководил расследованием.
— Точно. Я его знаю — молодец. Слышали, что он теперь старший суперинтендант? По сути дела, руководит убойным отделом.
Анна кивнула.
— Вам нравилось с ним работать?
— Очень.
Тут Каннингам в упор взглянула на Анну и заметила:
— Мы с ним очень разные.
— То есть?
— Наверно, работать в моей команде совсем не то, что работать с ним.
— Трудно сказать. Это ведь мой первый день здесь.
— Я тоже с ним работала.
— Правда? — Анна с удивлением взглянула на нее. По ее мнению, они не должны были сработаться.
— Давно, примерно тогда, когда умерла его первая жена. Он был сам не свой, но сумел собраться. Кажется, снова женился.
— Да. — Анне хотелось провалиться сквозь пол. Разговор о Джимми причинял ей почти физическую боль, она была на грани паники.
Каннингам, усевшаяся на край стола — по-прежнему со сложенными на груди руками, — страшно раздражала ее.
— Хорошо, если делом руководит кто-нибудь вроде Джимми. Начальники в основном пьяницы и бездельники, но Джимми свое дело знает. Я им восхищаюсь: столько энергии и абсолютно бесстрашен — заложников не берет.
Анна подумала, что она-то и есть заложница Джимми: слишком хорошо она знала, насколько он опасен, как ловко он сумел спрятать концы в воду, чтобы его не заподозрили в убийстве — пусть это и было убийство самого отпетого душегуба. Это случилось во время расследования чудовищного преступления, когда тела женщины и ребенка были скормлены свиньям, а Ленгтон только-только выкарабкался после тяжелого ранения и был назначен руководителем расследования. Преступник умер после допроса у Ленгтона, и Анна была уверена, что Ленгтон приложил руку к его смерти. Он и ее сделал соучастницей, потому что она обо всем знала, но промолчала.