- Подлец!
- Ой, барин, смилуйся! Жена, дети... Смилуйся... Побойся бога! Мне заплатили, чтобы я это сделал!
Вильк отпустил его и поднял, как ребенка, за ворот.
- Кто тебе заплатил?
- Стрончек, ваша милость... будь он неладен! У меня жена, дети. Говорит он мне: "Иди, Бартек, поломай у Вилька деревья, получишь по злотому за штуку". Вот я и пошел. Говорит: "Деревца молодые, сломать их легко", а они, ваша милость, черт их дери, как камень, без топора не одолеешь.
- Откуда ты?
- Я из людей Гошинских.
- Скажи, Бартек, обидел я тебя когда-нибудь?
- Нет.
- Так чего же ты меня обижаешь?
- А злотый за штуку, ваша милость? Больше не хотел он дать...
- Так пойдешь ты, Бартек, под суд, накажут тебя строго, и сам святый боже тебе не поможет. А Стрончек заплатит мне по-иному.
Тут начались мольбы, заклинания, просьбы о прощении, но все напрасно... Вильк не принадлежал к идеальной школе почитателей добродетельных мужичков, а может, и кротости ему не хватало - словом, пошел бедняга Бартек под суд.
Назавтра Вильк самолично помчался к Стрончеку и Гошинским, и кто знает, чем бы это кончилось, но, к счастью, он никого из них не застал дома. Ну, не сегодня, так завтра! Дело пошло в местный суд, и Вильк выиграл, хотя никак не мог добиться того приговора, которого хотел: он бы желал упечь Стрончека под арест, но того присудили лишь к денежному штрафу, который Вильк решил употребить на расширение читальни.
Приговор был вынесен заочно. Узнав о нем, Стрончек велел передать Вильку в ответ лишь одно слово:
- Ладно.
Все же герою нашему было нехорошо, тем более что с этого времени посыпались на него неудачи одна за другой. В полях снова было несколько потрав, ему вытаптывали люцерну, у него крали пчел. Да и в городе пришлось ему испытать тысячу самых разнообразных неприятностей. Трудно сказать, упрекал ли он себя за это, или нет. Одно лишь достоверно - с каждым препятствием все больше и устойчивее развивался в нем дух сопротивления.
"Я с этим справлюсь, - писал он своему другу. - Покупая Мжинек, я предвидел, что придется много трудностей мне побороть. И все же кровь во мне кипит и терпение иссякает. Слишком уж нагло становятся мне поперек дороги, и они могут поплатиться за это дороже, чем полагают. Не так мучит меня, однако, эта травля, как ничтожество, лежащее в ее основе. Идет глухая борьба в потемках, но я выведу ее на дневной свет. Духом я все же не падаю. Мысль о том, что среди окружающей темноты и глупости есть и у меня крылатый заступник, ангел-хранитель, - эта мысль придает мне сил и успокаивает меня. Говорю о Люци. Не пиши мне о ней язвительно, не отвечай намеками. Я люблю ее и верю ей. Наши отношения стали такими, что я считаю своим долгом возможно скорее просить ее руки. Вся горечь исчезнет, и я готов буду всем все простить, если только она выслушает меня. А я в этом уверен совершенно. Не сегодня, так завтра решится моя судьба".
И ему не пришлось долго ждать. Через несколько дней после этого письма, выйдя посмотреть, где ему снова навредили, он встретил господ Хлодно на прогулке. Родители шли пешком с учительницей и Богуней, а Люци гарцевала на коне по полям и дорогам, примерно на полверсты впереди них. Заметив Вилька, она поднесла хлыст к шляпке в знак приветствия. Рука ее скользнула вниз по платью, ища руки Вилька.
- Ах, как это хорошо, что я вас встретила. Пойдемте немного вперед - вы покажете мне свое королевство. Bonjour, bonjour*.
______________
* Здравствуйте, здравствуйте (франц.).
А королевство Вилька, залитое солнечным светом, поистине имело чудесный вид. И сам он никогда раньше не чувствовал себя настолько королем.
Рука Люци не отпускала его руку и, конечно, своим долгим и полным тайного трепета пожатием как бы говорила: "Да, мы не можем позволить себе большего, потому что на нас смотрят, но мы неразлучны".
"Сейчас или никогда", - подумал Вильк.
Какой-то странный и неведомый страх сжал его сердце. Ведь этот момент был для него так важен - от нескольких слов зависело все его будущее.
Он силился заговорить - и не мог; ему не хватало слов, как тому, кто в первый раз просит одолжить денег... Новичок!
- Что это вы сегодня так серьезны, даже печальны? - спросила Люци.
- Я только счастлив.
Еще одно пожатие руки было комментарием к этим словам.
- Быть может, вы нашли цветок папоротника или четырехлистный клевер?
- О, мой цветок во сто крат прекрасней!
- Голое ваш дрожит... Где ж ваше счастье?
- Со мной.
- Никто не слышит нас... говорите.
- Мое счастье зависит от вас.
- От меня?
- Да.
- Сожми крепче мою руку... От меня?
- Я тебя люблю.
Они склонились друг к другу, как два колоса, и будто шелест пролетел по воздуху поцелуй.
Внезапно Вильк побледнел, выпрямился во весь рост Я обнажил голову.
- Люци, дай мне руку навсегда, будь моей женой.
- Что?!
Как будто молнией ударило Вилька. Люци отъехала от него на четыре шага. Гнев и удивление изобразились на ее лице.
- Господин Вильк!
- Сударыня!
- Не забывайте, сударь, с кем говорите!
- Бога ради, что это значит?!
Люци была вне себя от негодования.
- Это значит, что вы поступили со мной недостойно, невежливо, неблагородно! Вы злоупотребляете моим доверием! Вы оскорбили меня!
Кровь волной прилила к лицу Вилька; вместо ответа он схватил коня Люци за уздечку.
- Пустите меня или я позову папу!
- Зови! Ты должна меня выслушать! Со всей любовью и во имя любви еще раз спрашиваю: что значат твои слова?
Вильк дрожал, как в лихорадке, а глаза его метали молнии. Тут Люци и вправду испугалась угрозы; ведь она первая когда-то бросилась на грудь Вильку.
- Чего вам от меня угодно?
- Объяснения. О чем вы думали, позволяя себя обнимать и целовать? Вы играли мной? Да разве вы не понимали, к чему это приведет? Понимаете ли вы теперь, что это обязывает? Сердца у вас нет или ума?
- Боже!..
- Говори! Иначе я спрошу об этом при всех.
- Разве я виновата?.. Мне так скучно было в Хлоднице...
Вильк уж больше ни о чем не спрашивал; он понял все. Бедняжка скучала в Хлоднице, вот она, pour passer le temps*, и придумала себе забаву. А так как ей было лет двадцать, то нервы придали забаве, быть может, чересчур горячие тона. Будь ей лет восемь, а Вильку десять, это называлось бы "играть в мужа и жену". В их возрасте "в мужа и жену" никто уже не играет. Зато играют в другую игру (весьма увлекательную) - в возлюбленных, иногда говорят также в любовь. Но это только игра - не больше; Вильк принял ее слишком всерьез. Что ж думала об этом Люци? Она думала, что Вильк красивый мужчина, и чувствовала, что возбужденные нервы хорошо успокаиваются поцелуями. Тому, кто захотел бы ее в чем-либо упрекнуть, можно возразить, что поступала она так без злого умысла. А что Вильк может за это слишком дорого заплатить это ей и в голову не приходило. Ведь даже родная мать называла ее наивной. Но госпожа Хлодно не совсем ошибалась, полагаясь на рассудительность дочки и ее хорошее воспитание: перед неравным браком Люци отступила...
______________
* Чтобы провести время (франц.).
А теперь, читатель, выслушай краткую речь в честь наших салонов. Сколько там поцелуев запечатлевают на личиках, посыпанных розовой пудрой, это не наше дело! Но мезальянсов, однако, там не бывает. Другое дело сказать кому-нибудь: "Будем любить друг друга всю жизнь". Зато потом, когда придет для этого время, говорят:
Тебя я вечно буду... вспоминать,
Но быть твоею не могу.
Общественное мнение - как яркий свет. У кого от света глаза болят, тот заводит себе зонтик - мужа. Многих забав юности не было бы и в помине, когда б не нервы. Ах, эти несчастные нервы!
Однако все это хорошо для нас, а Вильку оно было полезным разве лишь тем, что
Ему остался в утешенье
Лишь опыт - сладкий плод мученья.
Он отпустил коня Люци. Правда, он мог бы ей сказать, что поступил, как порядочный человек; что без такой развязки, которую он придал делу, их отношения были бы попросту безнравственными; что он стремился облагородить их и т.д. И еще многое мог бы сказать, но к чему все это? Он отпустил коня Люци... и, даже не кивнув ей головой, медленно направился восвояси.