— Мы возместим вам время на дорогу и завтрак, — неожиданным грудным баритоном начал парень. — Ответите на вопросы и можете быть свободны.
Я кивнул и потёр болезненные глаза.
— Ваше имя Илья Томин?
Опять кивнул: то ли от жары, то ли от волнения во рту пересохло напрочь. День сулит быть не из приятных…
— Я перечислю факты. Если где-то ошибусь — дайте знать. Итак: сорок один год, пол мужской, не психоактивны, — он быстро глянул на меня, словно ожидая опровержения последнего, — право на одного ребёнка после тридцати и до сорока осталось неиспользованным, рабочий первого оптико-бытового завода в кластере Юго-Запад. И — поразительно! — вы сумели создать себе личный сон!..
Я лишь обтёр вспотевшие ладони о штанину. Возразить было нечего. Лёгкий восторг в голосе молодого псивизора мне несказанно льстил.
— Вам знаком некто Кирьян Томин?
— Нет, — прохрипел я и вдруг испугался собственного голоса. Как же давно я не говорил из-за профессиональной привычки общаться жестами?..
— Вы уверены? Подумайте, — дружески предложил парень; девица сверлила мне лоб.
Я подумал. Пожал плечами и ответил ровно то же. Возможно, однофамилец. Разве редкость в пятимиллионной Ойкумене?
Мотылёк, издыхая, слабо трепыхнулся…
— Вы самолично сотворили сон, — повторил он, пристально глядя на меня. — Хоть и не психоактивны. Большая редкость, поздравляю вас!
Я снова лишь кивнул. Из-за сухости даже глотать стало больно. Попить бы…
— Вы знали, что Кирьян тоже?
— Что?..
— Создал сон. Сам, хоть и не психоактивен. Знали? Вас всего двое таких за всю историю Ойкумены.
— Нет, — пожал я плечами. Откуда ж мне это знать?..
Девица даже не моргала. Казалось, глаза её — в полутьме сизые какие-то, неживые — остекленели и высохли. Сделались мёртвыми, пустыми… От её взгляда куда-то чуть выше глаз колким холодом скользнули мурашки меж лопаток. Я поёжился и отвернулся.
— Было ли что-то лишнее в вашем сне?
Несмотря ни на что, этот вопрос меня почти рассмешил. «Да, было — вы!» — захотелось ответить. Но я смолчал.
— Нет.
— Уверены? Быть может, лишний объект? Дверь? Комната? Что-то несвойственное. Что-то, чего вы не выдумывали. Или кто-то.
— Нет, — как зацикленный повторял я.
— Хорошо, — улыбнулся парень и повернулся лицом к выходу.
Вдруг внесли воду. Чистую воду, не фильтрат. Я даже не понял кто её принёс — взгляд словно примагнитился к прозрачной живительной жидкости в стеклянном графине, который явно выдули на нашем заводе.
— Хотите пить? — предложил он, остановив руку на полпути, словно я мог отказаться. Несознательно я скользнул взглядом по граням и кромке, понял: графин делали в третьем цехе, где работал старый доходяга Носок. Собеседник протянул мне стакан, наполненный водой почти до краёв.
Студёная. Я и моргнуть-то не успел, как стакан отпотел. Никогда в жизни не пил такой чистой и холодной воды. Сколько себя помню, глотал фильтрат чуть холоднее температуры тела. Впрочем, никто из нашей братии особо и не мечтал хлебнуть чистой воды. Зачем? Мы стремились к другому. Тяжким трудом продлить себе пребывание в грёзах.
Было в этом что-то. В осознании, что пьёшь эту воду не там, а тут. В аду. Особое наслаждение, что ли.
— Мы вам не враги, вы же понимаете это, — парень подался вперёд, улыбнулся. — Ойкумена изо дня в день подвергается смертельной опасности. Все мы, — он начертил в воздухе над собой размашистый круг, — не раз бы уже умерли. Но! Ойкумена предвидит. Мы предвидим. И бьём наперёд. Понимаете?
Мне очень хотелось ответить честно. Но чёртово «нет» уже не лезло наружу.
Я кивнул.
— Кроме последнего — чистая правда! Не солгал ни разу, — вдруг подала голос девица и отвернулась, потирая глаза. Я смутился.
— Поразительно!.. — парень посмотрел на меня очень пристально, словно только что я выдал незаурядной ловкости фокус.
— Не понимаю как так, но… Он действительно не знает никакого Кирьяна Томина.
Допрашивавший меня псивизор встал:
— Это всё. Если вдруг что-то вспомните о Кирьяне Томине — ждём. Любая информация о нём продлит ваши грёзы. Рада вас проводит. И начислит вам час.
Я, раскрыв рот, поднялся.
— Не удивляйтесь. Честность должна быть вознаграждена.
Проходя по уже опустевшей подземке мимо тех же полицейских, я специально обернулся. Им было всё равно — на меня они не смотрели.