— Все, Самад, ай живи, пожалуйста, пожалуйста!
Хозяин осклабился и одобрительно потрепал Самада по плечу. Вскинув стакан с пивом, он поднялся с места.
— Самад, душа моя, допивай пиво и веди Палвана во дворец, а я проведаю верхних.
Покинув Самада и Палвана, хозяин отправился наверх.
Самад без конца хвастал перед Палваном собственным молодечеством, уверял, что все на Пойкаваке получили от него свое. За болтовней не забывали сдвигать стаканы с пивом, пили…
Свечерело. С тех пор как Самад с приятелем засели за стол, кругом них трижды сменились гости. А на столе выстроилось то ли двадцать, то ли тридцать порожних бутылок.
Палван, уместив голову на сгибе левой руки, впал в дрему.
Самад выдул в одиночку последний стакан пива и, поднявшись с места, хлопнул Палвана по загорбку.
— Палван, — сказал он, — поднимайтесь, вечер уже. Вставайте, Палван, к девочкам пора, во дворец. Нынче — день облегченья, вставайте, Палван.
Палван поднял голову и вперил покрасневшие глаза в Самада.
— Во дворец, к Холдархон? Давай, двинулись, растяпа!
Подпирая друг друга, они вышли по второму выходу из подвала — и очутились на улице. Пересекли ее, направляясь к ограде на той стороне. Здесь их поджидал, сидя на крытой овчиной приступочке, дворцовый привратник, а вернее сказать — зазывала, скликающий «гостей».
— С прибытием, Самад-щеголек!
— Как твои красотки — все во дворце?
— Все целехоньки, ждут не дождутся свиданьица с вами.
— Эй, Самад, что это он плетет, что за «свиданьице», с кем, растяпа, шутки шутит? Свернуть ему голову под мышки?
— Не надо, Палван, не надо: свой шалопай, ему и пошутить можно.
Они прошли во внутренние покои дворца.
Публичные дома на Пойкаваке, один из которых осчастливили друзья, подразделялись на три категории. Первая называлась номерами и состояла из отдельных комнатушек, обставленных на европейский лад. Здесь обретал пристанище странствующий люд из других городов, а также вожделеющая развлечений на один вечерок городская знать и баи. Женщины, вино, карты — что изволят — было к их услугам.
Вторая категория представляла собой пивной зал, в котором побывали друзья. Сюда заворачивали те, кто искал кратковременной «передышки» от житейских забот. И для них имелась в избытке выпивка и прочее. А взыграет сердце… находился и укромный уголок.
Третья категория олицетворяла Восток и состояла из большого дворца, разделенного на вереницу обособленных келий. В сторонке размещалась чайхана, а в кельях обитали женщины — по одной, по две в каждой. Комнатки свои они принаряжали как покои молодой невестки. Имелись тут дутары, танбуры, уставленные яствами дастарханы, а при надобности — и все разнообразие напитков. На каждые две-три кельи приходилось по одной прислужнице. (Молодые годы прислужницы проводили в кельях, а состарясь и утратив привлекательность, получали здесь же другую работу.) Имелся еще смотритель и прочий персонал.
Наряду с купчиками-байбачами из красных рядов, сапожных лавок, галантерейных ларьков, тянулись сюда в гости и молодые ремесленники, которые всю неделю, орудуя шилом и сапожной иглой, копили в кошельке скудные заработки.
Самада с приятелем пообочь двора встретила Шафоат-прислужница.
— Иди, иди, Самадджан, долговязенький наш. Каким тебя ветром занесло? Как раз и племянницы твои зароптали, мол, подай нам дядюшку: соскучились — помираем.
— Дядюшка… ха-ха-ха… ай да растяпа! — сказал Палван.
Самад выпятил грудь и напустил на лицо значительность.
— Тетушка, — сказал он, — у Путты свободно?
— Да нет, долговязенький, только что гость вошел, не скоро освободится.
— Ау Холдар?
— А ей нездоровится. Вся в жару, что твой шашлык. И перхает. Прошлой ночью негодяй смотритель уложил-таки меня вместе с нею. Приказ, говорит, хозяина таков. Тысячу раз пожалела-раскаялась, что согласилась. Как начнет потеть, как начнет потеть! Вся постель мокрая, сама бредит: погубили, говорит, мою жизнь молодую, бесстыжие. Сил, говорит, не осталось. Ах, говорит, были бы руки мои сильны, как у тигра, растерзала бы на клочки и хозяина, и дядюшек, и тетушек, — всех! Плюется. А утром гляжу — слюна-то с кровью пополам. Как бы вовсе не померла. В конце-то концов, Самад, дорогой, могли бы лекарю какому показать. Подсказал бы хозяину, миленький!
— Тебя, что ли, хочет растерзать эта растяпа? Кто же она такая?
— Помрет — одной обжорой и модницей меньше, всего делов, тетушка. Ну-ка, говорите, у кого свободно?