Глава 16
Наше путешествие продолжалось. Дорога была немного заросшей, а значит, по ней не так уж и много ездили, но на всякий случай я заставил Кутеня разведывать путь.
Рядом топал Бам-бам, на котором покачивался дремлющий Лука, впереди шагали Креона с Виолом, а позади поскрипывала повозка, которую я тянул за целую оглоблю.
И зачем я её с собой взял? Ведь одно то чувство, что расписной фургон нельзя бросать, не оправдание. Даже больше — это уже явно магическое воздействие.
Но я не мог найти ни одного артефакта, ни магического плетения, не чувствовал вообще никакой магии… На телеге не было чар, лишь странное громадное семечко внутри, трогать которое ни у кого не возникло желания.
Даже Виол, поглазев на покоящееся в гнезде сокровище, лишь молча закрыл дверцу. «Видит Маюн, некоторые песни нельзя петь в этом мире», — задумчиво пробурчал он.
Цербер, обычно обожающий любую тень, к фургону лишь принюхался и чихнул. Внутрь он не полез.
Теперь я катил её и думал, что, наверное, это странное чувство и есть то самое, о чём говорил мне Отец-Небо. «Слушай своё сердце».
И всё же Троецария была красивой страной. Двигаясь на север вдоль гор с одной стороны и лугов с другой, я то и дело поднимал глаза на бескрайнее небо и не уставал восхищаться летней природой.
Бард, оставшийся после приключения в погосте без лютни, напевал какую-то мелодичную песню, при чём делал это на незнакомом мне языке.
— Это межемирский, — заметил он мой взгляд, — Песня о богине, полюбившей человека и ради него отказавшейся от бессмертия.
— Моркатова стужь! А она не могла сделать этого человека богом?
— Хладочара, это же другая страна. У них другие легенды, да и песня не об этом…
— Постой-ка, — вырвалось у меня, — А что, в Троецарии есть легенда, как человек стал богом?
— Ну, громада… Так было с Маюном. Этот бард смог найти ключ к сердцу всех богинь! — Виол как раз обернулся, улыбаясь так, будто это он лично научил Маюна.
Мои брови подпрыгнули:
— Вот как⁈ Прямо-таки всех?
— Да, слёзы мне в печень, всех. По легенде, даже Морката приоткрыла своё ледяное сердце горячей песне Маюна…
— Но явился Хморок, — вставила Креона.
Я усмехнулся.
— Дайте угадаю. Разъярённые боги хотели его убить, но жалостливые богини решили даровать ему бессмертие, чтобы спасти.
Виол улыбнулся.
— Именно.
— Да как бы не так, — Креона загадочно усмехнулась, — Варвар, это Хморок даровал Маюну бессмертие!
Я прищурился:
— Дай угадаю… Чтобы можно было убивать его вечно?
Чародейка рассмеялась, а Виол недовольно буркнул:
— Не всё в легендах надо принимать за чистую монету.
Я улыбнулся, когда Креона мне подмигнула. Значит, моя догадка оказалась верной.
— Что вы понимаете в настоящей любви, невежи? Эта песня совсем о другом… О том, какую цену готовы платить за любовь! Да кому я вообще пою?
— Ну кто будет просто так нарушать божественное равновесие? А вдруг на её место придёт кто-то ужасный? — Креона пожала плечами, — Не зря говорят, межемирцы странные какие-то.
Я переглянулся между Креоной и Виолом, вспоминая, что же мне известно о Межемире. Только то, что эта страна находится где-то далеко на западе, и оттуда был родом работорговец, у которого я сидел в клетке. А, ну ещё то, что в этом самом Межемире скрывается ещё один Тёмный Жрец, который мутит тёмные дела с Шан Куо…
В общем, мнение у меня об этой стране было не совсем приятное, но бард сумел меня удивить. Песня и вправду была красивой, и то, что я не понимал слов, лишь добавляло таинственности и будоражило воображение.
Моя оттаявшая душа, судя по всему, навёрстывала упущенное за восемнадцать лет тёмного рабства, и реагировала всеми фибрами на самые, казалось бы, примитивные вещи. То природа вокруг, видишь ли, красивая, то песня заставляет сердце сжиматься.
Будто уже подсохшую, но ещё живую рыбину бросили обратно в воду, и она не может надышаться живительной влагой! Будто узника, годами не видевшего ничего, кроме серого камня, выпустили под открытое небо, и он, щурясь, не может насмотреться на солнце! Будто… будто…
Поморщившись, я покосился через плечо на фургон — это точно его влияние, по-другому и быть не может. Нет, если так дело дальше пойдёт, то до бросских гор я доберусь трепетным стихоплётом, вздыхающим над каждым цветком у обочины.
Прикрыв глаза, я решил мысленно повторять то плетение огненного вихря, которое помогло мне уничтожить целую армию. Учение ведь дело такое — повторил сотню раз, и можешь сказать, что «узнал». Повторил тысячу раз — можешь сказать, что «знаешь». Десять тысяч раз — «овладел».