Впечатлительный Виол, услышав это, теперь тоже то и дело оглядывался себе за спину и предпочитал вставать вплотную к стене. У него даже не возникло вопросов, почему такой ингредиент присутствует в «заклинании сокровенного забвения».
По ощущениям, мы спустились уже довольно глубоко, когда я опять почувствовал знакомые эманации. Из пещеры впереди сквозило страхом, он буквально бил нам в лицо, и это было очень похоже на то заклинание, которое мы уже уничтожили в шахте старого Эрика.
— Ты тоже это чувствуешь? — спросил Виол, держась чуть позади меня.
— Да, — я кивнул, — Только не понимаю, как они забрались так глубоко…
— Кто?
— Те, кто нанёс печать.
Всё же, аккуратно настроив внутренние ощущения, я вступил в последнюю пещеру. И застыл, так и открыв рот…
— Слёзы мне в печень! — вырвался у Виола свистящий шёпот.
Пещера оказалась довольно большой, и её стены в некоторых местах были покрыты какими-то светящимися наростами. Их нежное голубое сияние выхватывало из темноты тела кишащих по полу пещеры насекомых, не меньше сотни.
И в центре этой копошащейся массы передвигалось существо, которое наверняка могло съесть меня целиком. Точнее, оно не передвигалось, и измученно ковыляло, то и дело припадая к земле.
Это был громадный жук-могильщик, тело которого оплела сколопендра. Она тоже была больше своих сородичей, но уступала королю жуков в размерах.
Правда, это не мешало ей оплести его тело и медленно пожирать его затылок. То и дело длинная тварь впивалась бедняге то в одну часть головы, то в другую, загоняя новую порцию яда, и продолжала грызть крепкий хитин.
А жук в свою очередь пожирал своих же мелких собратьев, наступая на них. При этом было заметно, что его голова, погрызенная сколопендрой, пыталась восстановиться, но наездница особенно смаковала эти части, будто только-только восстановленная плоть была вкуснее.
— Самый странный союз, что я когда-либо видел, — прошептал Виол.
Когда жук чуть завалился в нашу сторону, я разглядел на его спине аккуратно выдолбленный в панцире мерцающий узор… Тот же самый, что был и в той пещере.
— Смотри, — бард поднял палец, привлекая моё внимание к чему-то на потолке.
Сверху в пещере была тёмная узкая расщелина. Там почудилось движение, свесилась какая-то фигурка… Я легко узнал горную кикимору, которая зачем-то пыталась протиснуться сюда.
Вот у неё это получилось, и кикимора, упав с большой высоты, просто рухнула в кишащую массу. Которая тут же начала ещё больше копошиться в том месте, где исчезла бородатая бедняжка.
— Ну, а вот и еда подоспела… — проворчал я, разглядывая изрисованного жука, — И какой гений это придумал?
— Тёмный гений, наверное, — усмехнулся Виол и приготовил лютню, — Играю?
— Да, пора уже заканчивать с этим, — проворчал я, делая шаг вперёд.
Глава 28
— Ох, даже и не знаю, как вас благодарить, господа, — при этих словах плечи старого хозяина шахты затряслись.
Опираясь на тросточку, он стоял у выхода, как раз у разобранной кладки, и со слезами смотрел на нас. Мы с Виолом, усталые и злые, только-только вылезли и с удовольствием щурились от яркого солнца. Ну, Хморок, можешь хоть сколько обижаться, но после пещеры согревающий солнечный свет буквально пьянил. Ух, сраный Яриус, знает ведь, как к людям найти подход…
Вообще-то любой мало-мальски грамотный маг должен знать, что стихии первостепенны — не боги создали их, они лишь смогли подчинить. А кто тот Творец всего сущего, думаю, могут не ведать даже боги высшего порядка, Небо и Бездна.
Но человеческая вера — вещь, плохо подчиняющаяся логике. И если каждому в этом мире известно уже тысячи лет, что солнце является Оком Яриуса, то все, кто с этим не согласен, прослывут еретиками.
Впрочем, я в этом мире и так от них недалеко ушёл…
— Трофей на память? — старик с улыбкой уставился на кусок надкрылья жука, которое я тащил с собой.
— Что-то вроде.
Эта часть панциря возле загривка была самой крепкой, и выдерживала мой «клинок ветра», поэтому мне захотелось найти хорошего мага-кузнеца и глянуть, что можно из этого сделать.
— Ну, суровые воины, сколько должен-то вам? Надеюсь, их там хоть немного было-то?
— Сущие пустяки, — хохотнул Виол.
— Ну, пусть три серебряных, по одному за голову каждой убитой твари, — буркнул я, чувствуя угрызения совести, что вообще что-то требую.