— Ты кто?
— Я — первый хранитель Вакт. И я ждал тебя, скиталец.
Мне казалось, сейчас будут какие-то философские беседы, какая-то проверка на мою избранность, но старик просто повернулся и медленным, ковыляющим шагом побрёл к алтарю.
— Проходи, скиталец, — пригласил он скрипучим голосом, — Если ты достоен, и в твоих жилах течёт капля избранной крови, то сегодня случится предначертанное…
Дождавшись, когда он доберётся, я тоже подошёл к алтарю. Погладил гладкий, отполированный человеческим трудом, камень. Он был необычно тёплым, хотя в храме было холодно и зябко.
— Быть может, сегодня именно тот день, — мечтательно сказал старик, — когда я смогу закончить свой жизненный путь… Невероятно долгий жизненный путь.
— Сколько же тебе лет?
— Я сбился на трех тысячах пятисот… или на четырёх? — старик замер, погрузившись в свою память и дёргая нижней губой.
— Ты бессмертный? — только и вырвалось у меня, — Но почему… но почему я не чувствую в тебе ни капли магии?
— Её и нет, — усмехнулся старик, — Моё бессмертие — это дар великого Хморока. Дар… — он скривился, — Хотя, по прошествии стольких лет, я понимаю, что это проклятие.
В этом я был с ним согласен. Кто согласится на бессмертие, если вечность суждено прожить в дряхлом теле?
Старик сел на плиту, еле-еле подтянул ноги и подобрался к центру. Затем сунул сухую руку в складки и вдруг выудил длинный кинжал с волнистым лезвием.
— Эй, — вырвалось у меня, — Что ты задумал?
— Это ты должен ответить мне, зачем ты пришёл сюда, — старик дрожащими руками приставил нож к своему животу, — Ответ на этот вопрос и является божественным словом, дарующим ему прежнюю силу…
— Зачем я пришёл?
— Да. Я услышу ответ, и те капли бросской крови, что остались во мне, прольются на алтарь.
— А дальше?
— Если это ты, то моё служение тебе закончится…
Я так и замер.
Прежний я, Всеволод Десятый, и глазом бы не моргнул, если бы перед ним служитель древнего храма залез на алтарь и решил принести себя в жертву. Но сегодняшний я, который прошёл уже такой длинный путь, спасая десятки и сотни жизней, смотрел на это… Нет не с ужасом, а с негодованием.
Я, Малуш, не договаривался, что возвращение Хморока будет кому-то стоить жизни. Уж кто-кто, а бывший Тёмный Жрец знает, какой вес имеет такой грех, и каким грузом он будет висеть на моей душе.
— Погоди, Вакт, — я поднял руку, добавляя стали в голос, — Не делай этого.
— Но таково моё предназначение.
Я вдруг понял, что его руки дрожали не от страха, а от предвкушения. Бедный старик, который давно сошёл с ума в этих стенах, считая секунды, минуты, часы… Дни, месяцы, годы… Он с нетерпением ждал избавления от бессмертия.
Можно ли в тихой пустоте Храма, когда здесь тысячи лет ничего не меняется, не открываются двери, и нет никаких звуков и голосов, кроме собственного дыхания… Можно ли спутать секунды с десятилетиями? Минуты с тысячелетиями?
Уж я-то знал, что такое долго ждать. Правда, мне хватило нескольких недель в подземелье под замком Второго Жреца, чтобы сполна испить этой чаши. Как этот старик вообще смог сохранить разум?
И теперь, когда он приставил нож к животу, я не мог позволить этому случиться. Сколько бы религий и вер я не встречал, но везде самоубийство считалось страшным грехом. Да даже Бездна строго запрещала это, считая, что её последователи не имею права распоряжаться собственной жизнью.
Ох, расщелину мне в душу! Как-то не так я себе это представлял…
Да, на моём пути была целая гора трупов, и я не мог считать себя совсем праведной душой. Но, смердящий свет, этот старик, согнувшийся в три погибели и едва дышащий над острым кинжалом… Он что-то сдвинул во мне ещё на сантиметр к Свету.
Это неправильно.
— Я отвечу на этот вопрос! — послышался ещё один голос, уже до боли знакомый.
Я обернулся.
Сам Волх собственной персоной двигался по коридору. Одетый всё так же в длинную мантию до пят, он держал в руке алебарду. Длинное древко и наконечник, служащий и копьём, и топором.
Лезвие было густо окроплена кровью и, судя по чёрным орнаментам на нём, принадлежала до этого какому-то Хранителю Храма.
Но смотрел я не на оружие, а на руку, держащую его. Просто, помнится, я отрубил именно эту руку… Но теперь уродливая лапа упыря крепко стискивала древко, и длинные кривые когти впивались ему же в ладонь.