Та, гордо вскинув подбородок, молчала.
— Виол, ты что-то там говорил про их запреты. Напомни, что там нельзя? Касаться их груди? Ты когда-нибудь трогал пайнскую деву?
Бард тут же спрятал руки за спину, что было для него неестественно. Виол да отказывается прикоснуться к такой симпатичной деве?
— Как-нибудь без меня, громада, — тот замотал головой, — Их ещё и целовать нельзя, как я слышал.
— Да? — я чуть склонился, но мне в лицо полетел плевок. Правда, он тут же испарился в подставленной огненной пелене.
Пайнка всё же не выдержала.
— Попробуй прикоснись ко мне, отродье изгнанников, и я не успокоюсь, пока не совершу месть! А если мне не удастся, и я отправлюсь к Деве, то это будут делать мои сёстры до того дня, пока существуем мы или пока ты не перестанешь дышать!
Диалект у неё был троецарский, но с каким-то своим акцентом.
— Значит, ты нас понимаешь?
Ответом снова было гордое молчание.
— А почему я отродье изгнанников?
Нет ответа.
— Виол, ты об этом знаешь что-нибудь?
— Громада, впервые слышу. Броссы родились в вулкане, все знают, но про изгнанников не слышал…
Воительница продолжала молчать.
Я прекрасно знал, что такое настоящий фанатизм, поэтому не питал иллюзий. Всеволод Десятый насмотрелся на это, да и сам создавал таких фанатиков, причём из зрелых людей. Ради своих убеждений они потом легко предавали даже свои семьи просто потому, что уже не считали это предательством.
А тут с раннего детства… Впрочем, у меня был один способ заставить нас слушать.
Я просто отпустил пайнскую деву. Свалившись на снег, она, естественно, сразу бросилась к своему арсеналу. В неё опять влетела порция холода от Креоны, но тщетно… А вот удар моим магическим щупальцем оттолкнул пайнку на несколько шагов.
Усевшись возле шара-костра, я снова оттолкнул воительницу. И снова… И снова.
Мне не стоило никакого труда спокойно сидеть и жевать лепёшку, и в это время контролировать всё пространство вокруг. Тем более, оно было закрыто моим воздушным куполом. Пайнка очень скоро поняла это, когда попыталась просто сбежать — воздушный удар оттолкнул её обратно, почти что к костру, где я с улыбкой предложил ей лепёшку с корабля.
Виол, поняв мой замысел, теперь сидел рядом с Лукой и что-то ему подсказывал. Мальчишка задумал сделать из деревяшки дудку, а бард, как оказалось, неплохо в этом смыслил и помогал Луке аккуратно вынуть сердцевинку, оставив только кору.
Креона, сделав ещё пару тщетных попыток заморозить пайнку, от досады просто села и растерянно смотрела на свои пальцы. Кстати, это заставило меня задуматься — холод чародейки являлся силой Моркаты, но не трогал пайнскую деву. Что-то её неуязвимость да значила.
Ну, а сама дева, испробовав все попытки убить нас или сбежать, теперь, спустя почти час, едва тащилась от усталости. Естественно, сначала это было попыткой нас обмануть, но я за всю прошлую жизнь на таких хитрецов насмотрелся вдоволь.
Поэтому вскоре дева и вправду уже тащилась по земле от усталости, пытаясь хотя бы лбом продавить воздушную пелену… Откатываясь, она всё медленнее и медленнее ползла, пока совсем не свалилась, лишь тяжело дыша от усталости и ярости.
Говорят, дикий зверь рвётся из капкана до тех пор, пока не обессилит или пока не вырвется. Ещё он отгрызает себе лапу, но пайнской деве нечего было себе отгрызать. Я поймал её в самый безопасный и мягкий капкан, который только мог существовать в этом мире.
И сначала требовалось довести дикого зверя в ней до бессилия. Тогда она станет нас слышать, даже если не захочет этого… Когда такие фанатики выпадают из той тёплой ванны, в которой их напитывали ересью, случается всякое. Но, самое главное, они всё равно начинают слышать и слушать.
Дальше зависит только от мозгов…
— Может, всё-таки лепёшку? — спросил я, просто подтащив деву за ноги к костру.
Она обессиленно лежала на спине, глядя в небо и всем своим видом изображая равнодушие. На моё предложение она, естественно, не ответила. Ну да и ладно, у нас ещё целая вечность впереди. Кутень может гонять царскую дружину по горам хоть до самого рассвета.
— Креона, а что хоть там? — спросил я, показывая на сверток из мешковины, который я притащил сюда вместе с воительницей.
Дева зарычала, делая новую попытку подняться, но без сил свалилась на спину. По её щекам потекли слёзы.
— Чтоб твои руки отсохли, жалкая еретичка! — просипела она, с ненавистью глядя на Креону.