— Согласен. Но есть дневниковые записи, и они-то отнюдь не сказочны, молодой человек! Отнюдь!
— Покажите мне их.
— Извольте, — пожал плечами ученый.
— Этот Карл…он еще омерзительней, чем я предполагал! Трусливый лицемер! Настоящий вампир!..
— Разве трусливо было с его стороны приехать сюда? Привязанность к сестре заставляла его рисковать, и он пошел на этот риск. А убийства…вампиры не могут иначе, у них просто нет выбора. По крайней мере, есть свидетельства, что он пытался материально поддерживать семьи, если страдал по его вине единственный кормилец. То же, что Карл маскировал убийства, просто свидетельствует об элементарном здравомыслии…
— …и недюжинном таланте! Так умело морочить всем головы! Он хуже чем просто негодяй, он…он…
— Он нежить, — ласково усмехнувшись, мягко подсказал старичок. — Так не судите же о нем по-человечески…не судите его вовсе, сударь.
— А что вы предлагаете?
— Когда речь идет о нежити, человек может лишь об одном позволить себе задуматься: убить или убежать. Ни о каких разговорах, ни о каких эмоциях не может быть и речи: тогда нежить решит все за тебя, и либо самого убьет, либо тоже превратит в нежить. Все просто, сударь. На самом деле просто и печально. Вампиры — это не инопланетная цивилизация, чтобы налаживать с ними контакты… — он слегка усмехнулся.
— Вы не верите, что может быть обычная дружба между вампиром и человеком?.. — погрустнел Фоулн.
— Не знаю, поверьте мне. Я сказал вам правило. Есть ли из него исключения, не мне решать. Да и не стоит ходить по этой половичке поиска исключений: целее будете…
— Где же дневник? — вернулся к теме Лайнелл.
— Минуту.
Старичок-ученый, покряхтывая и поминая свой радикулит, поднялся с глубокого черного кресла и направился к древним запыленным стеллажам, на которых тут и там посверкивали отнюдь не древние таблички с буквами и цифрами.
…Тетрадь была толстой, в черном кожаном переплете, с пожелтевших ломких страниц сыпалась пыль, чернила практически выцвели, и сам вид этого документа свидетельствовал о его древности.
Листочки, которых касались руки этой женщины…
Боже мой, боже…
Их касались и руки Констана, и Влада, и скольких еще людей и…
И вампиров?..
А теперь и его.
Раскрыв тетрадь, Лайнелл на мгновение замер, увидев почерк.
Рука Элизабет.
Словно милая девочка Элли Попрушкайне сидела здесь и выводила под диктовку чудаковатого старичка всю таинственную историю: вот шутка-то!
Если бы не древность тетради, если бы не свербящий ноздри запах пыли!..
Если бы не древний венгерский, на котором была написана тетрадка!
Вряд ли Элли могла его знать…
Или…могла?
И знала?..
…и говорила на нем…шестьсот лет назад…
Лайнелл закусил губы.
— Что с вами?.. — встревоженно спросил архивариус. — Вы так побледнели…
— Ничего. Просто…почерк. Почерк похож на почерк той девочки, я говорил вам.
Брови ученого недоуменно взлетели к самым седым волосам.
— Надо же, как оно бывает… Чудно… Как я вижу, вы не понимаете языка?
— Само собой! — хмыкнул Фоулн.
— Я переведу. Начнем с логического продолжения…
Глава VIII
Боже, как я устала от их взаимной неприязни. Будет ли этому конец?..
Только что говорила с Карло. Я задыхаюсь от радости!.. Он встретил меня на нашей крытой галерее…по порядку.
Я была одна. День сегодня удивительно жаркий и солнечный, облака похожи на спящих овец, а сам ветер несет дремоту и какую-то истому. В такой день хочется снова стать девчонкой и без стеснения залезть в реку, как в детстве мы часто делали с Карлом. Муж — и я его понимаю, конечно же, — не одобряет подобных забав, поскольку они не к лицу матери семейства. Но, когда солнце такое щедрое, хочется слушать только его, а не приказы мужа…
Итак, я шла по галерее, любуясь долиной далеко внизу: наша галерея проходит над самой пропастью.
И тут меня окликнули.
— Лизетт!
Я обернулась.
Там, на самом парапете, сидел Карл, и ветер шевелил его густые светлые пряди. Я знаю, что он — совершеннейший мальчишка, и всегда поддерживала его забавы, но сейчас не на шутку испугалась: он сидел, закинув одну ногу на широкий парапет и ни за что не держался.
И еще улыбался!
Не знаю, почему эта его безбашенность всегда вызывала во мне безумный восторг — наверное, „безумный“ совершенно верное слово, — но и сейчас, замерев от ужаса, я с восхищением наблюдала, как невозмутимо он сидит над пропастью…