— А на тебя и не смотрят, — хмыкнул Луций Гракс.
— Не смотрят! — в голосе младшего прозвучала обида, но тут же сменилась наивной мечтательностью. — Но теперь-то я в дружине! Теперь!.. Ух! Теперь!
— Ты ради этого в дружину княжескую решил вступить? — с укоризной произнес старший. — И доспех бати, брата моего, с оружием для этого из дома упер?
— Не для этого! — возмущение показалось нарочитым: может, возможное внимание девушек и не было главной причиной для вступления в княжескую дружину, но одной из них точно являлось. — Я вступил для того, чтобы защищать родной край от врагов и чудовищ, чтобы никто не смел сжигать села, а дороги в любое время дня и ночи оставались безопасными, чтобы…
— Ох… — громкий выдох Луция заставил замолчать племянника. Однако старший ничего говорить не стал. Он хлебнул пива из большой кружки, рукой подцепил с тарелки квашеную капусту и, опустив добычу в рот, с удовольствием захрустел.
Иджик Мокрец нахмурился, выждал немного, убедился, что Луций увлекся пережевыванием капусты и продолжать не торопится, и спросил:
— Дядька, ты что-то хотел сказать?
— Не-не, — дядька покачал головой и рыгнул. — Ты продолжай, продолжай. На чем ты там закончил? Чтобы поля родили, девки давали, а солнце светило каждый день? Так кажись, было-то?
— Дядька, — в этот раз возмущение казалось более искренним, — как ты можешь такое говорить?
— Могу, — веско произнес Луций. — Я — могу.
— Племяш, ты пойми, — после небольшой паузы продолжил старший дружинник, — я не хочу тебе ничего плохого. Ты просто жизни еще не видал, а я — видел немало. Поверь, за красивыми словами часто скрывается гадкое нутро: с княжим дружинником многое может случиться, причем такое, о чем лучше не рассказывать. Например, ты слышал о поцелуе ворона?
— Поцелуе ворона? — во взгляде Иджика появилось непонимание. — Дядька, ты о чем?
— Случилась жаркая сеча, — мрачно, глядя в никуда, произнес Луций, — и твои проиграли. Уж почему и как — не важно. Кому повезло живым остаться, тот сбежал, а те, кому не повезло, лежать остались. В грязи. Жирной такой. Хоть ложкой ешь ее. И ты рядом с ними разлегся. Лежите вы, значит, и пустыми глазами в мрачное небо смотрите. Небо серое такое. Почти черное. Тужится дождем разродиться, а все никак. Час смотрите, другой. Глядь: над местом сечи воронье кружит да хрипло каркает. Вот один ворон на землю падает, следом второй, за вторым — третий, и так далее. А ты лежишь, в небо смотришь, нет тебе дела до воронья. Но воронью-то до тебя дело есть. Ты смотришь, а ворон — тюк тебя в глазик. Еще раз тюк, а потом раза три во второй поцеловал. И все. Нет у тебя глазиков. Вместо пустых глаз в небо черные провалы таращатся.
— Тьфу на тебя, — слова Иджика не сильно расходились с делом: он сплюнул на пол и недовольно посмотрел на Луция. — Любишь же ты, дядька, всякие гадости рассказывать.
— Ради тебя стараюсь, — загоготал старший и, хлебнув пива, сообщил. — Еще волчья пляска есть. Эх, красиво звучит, а на деле, знаешь, выходит не очень.
— Не очень, — повторил Луций с задумчивой мрачностью. И куда делось все его веселье? — Вот сопровождал ты сборщика налогов и попал в засаду. Сборщика убили. Твоего напарника — тоже. А тебе живот распанахали и оставили лежать: сам, мол, сдохнешь. А ты все никак. Боль дикая. Ты лежишь, рукой рану прикрываешь, чтобы потроха во время вдоха не растерять. Из мыслей осталась одна: когда ж Оонт соизволит прийти и забрать с собой. И вот на грани сознания ты слышишь волчий вой…
Рэм отвлекся: из кабинки выбрались переговорщики. Их довольный вид сообщал, что договоренность достигнута, при этом каждый считал, что противоположную сторону удалось хорошенько надуть. Одного из них воин видел совсем недавно: Вацек Миро, помощник Черноборода, днем ранее сопровождал лидера Общества при посещении Неудачников. В этот раз он выглядел вполне обычно: не отличишь от законопослушного горожанина среднего достатка.
Второй переговорщик оказался Дитем Небес со странным именем «На-Раз-Два-Делитель». Явный любитель черного, не упускающий в своей любви ни одной мелочи. И шнуровка на верхнем камзоле, и пуговицы на нижнем, и вышивка на мягких сапогах да тонких перчатках, и кружева на рубашке, и массивная пряжка на широком ремне, и обруч, придерживающий густые, темные волосы, и две поясные сумки, и ножны, и рукоять короткого кинжала — все элементы одежды оказались черного цвета. Круглое бледное лицо На-Раз-Два-Делителя среди этой черноты казалось чем-то чуждым. И как же он упустил это из виду? Измазал бы лицо чем-нибудь. Дегтем, например.