Когда дошла очередь править домом до Мигеля, он пытался противопоставить опрометчивости своих предков расчет и осмотрительность, но ему постоянно не везло. В настоящее время в испанских колониях в Америке жили свыше ста тысяч переселенцев из Испании, которым требовалось буквально все. Но разве деньги, вложенные в приобретение товаров для Америки нельзя назвать надежным помещением средств? Нет, если Бог задумал посмеяться над человеком. В течение последних девяти месяцев три корабля с грузом, приобретенным Мендозой, затерялись в океане. Судовладельцы потерпели крах и с долгами рассчитаться не могут.
А теперь еще и это – требование рассчитаться с малопристойным прошлым суммой в тысячу дукатов. Сегодня это было слишком много. Кто знает, может тысяча золотых у него и зарыта в саду, но если это и так, то она ведь последняя… Да, Мендоза владели огромными земельными участками, стоимость которых в сотни раз превышала названную сумму, но в пересчете на твердое золото – это почти ничего.
Но не одно это занимало столь сильно дона Мигеля Антонио Мендозу в день своего рождения, когда взявшись за голову он сидел в своем кабинете. Он думал о своем сыне Рамоне. За полтора столетия пребывания рода Мендозы в христианстве из него не вышел еще ей один пастор. Кроме его сына Рамона. Наконец-то мольбы Анны, жены Мигеля, дошли до кого следует, и самый младший из мальчиков выразил желание пойти в доминиканцы. Оба родителя были в восторге. Анна – потому что имела теперь зримое подтверждение правоты ее посвящения, Мигель – из-за того, что связи с церковью смогут благотворно повлиять на его дело. А теперь оба были близки к потере рассудка.
Днем раньше Рамон совершенно неожиданно вернулся. Он решил в Святой орден не вступать. С чего бы это? Причина его отказа была настолько дикой, что Мигель даже с трудом понял о чем идет речь. Боже мой, да как такое могло случиться? И это могло быть правдой? Уму непостижимо, как мой сын мог пожелать стать евреем?
«Это все книги», – так объясняла происшедшее Анна.
Вчера вечером ни он, ни она не могли заснуть и говорили до петухов. «Ему надо было пойти к францисканцам, – сетовала Анна, – доминиканцы ненормальные. Учеба, учеба и больше ничего, кроме учебы. Учат их этому древнееврейскому языку, подсовывают читать всякую гадость, что же ты хочешь!»
«Я знаю», – пытался возражать ей супруг. «Знаю. Но сейчас поздно об этом говорить. Успокойся и дай мне подумать в спокойной обстановке».
Но в голову ему ничего не шло. Темнело. Анна должно быть уже вернулась из церкви. Рамон несомненно все еще наверху, в своей комнате, наверное, молится своему еретическому Богу. Боже мой, что ему делать?
Позже, в западном крыле дворца в большой столовой, состоялся ужин по случаю дня рождения дона Мигеля Антонио. Западная сторона дворца была обязана своим существованием одержимому дедушке Мигеля Антонио. Постройкой этого здания дед своеобразно отметил успех испанской экспансии в Америку. Чтобы украсить помещение на должном уровне, дед нанял мавров-христиан, лучших в те времена мастеров. Денег, разумеется, не пожалел. Стены были местами позолочены, а кое-где украшены мозаикой, замысловатые орнаменты украшали пол. Это помещение было настолько роскошным, что могло сойти за резиденцию какого-нибудь восточного султана. Впрочем и ужин в честь именинника не вызвал бы гнева у того же султана.
Стол ломился от яств. Трем огромным козлам пришлось не один час вертеться над угольями, прежде чем они попали сюда. Рядом возлегали фаршированные изюмом фазаны, сдобренный корицей и подкрашенный шафраном рис, холмики пирожных; не обошлось и без диковинных фруктов, называемых «томаты», которые привозили конкистадоры из Нового Света. Присутствовал на столе и еще один съедобный феномен, напрямую связанный с открытием Америки – мучнистые плоды, окрещенные «картофелем». Мигель внутренне содрогнулся, прикинув в уме приблизительную стоимость праздничного чревоугодия, но, разглядев восседающих за столом персон, смекнул, что его жена не стала бы лишь из гостеприимства, давать санкцию на такое расточительство.
Дом Мендозы пребывал за столом в полном составе – пятьдесят две физиономии созерцали своего родича дона Мигеля. Брат, две сестры и их семьи в полном составе, семеро его собственных отпрысков, отпрыски шести отпрысков, далее семнадцать внуков и даже Рамон, невесть почему решившийся выйти из своей комнаты и ухитрявшийся делать вид, что вышел к столу лишь для того, чтобы отпраздновать день рождения своего папеньки. Права была Анна, что не поскупилась на ужин, о котором прослышит вся Кордова.
Дон Мигель из кожи вон лез, чтобы разыграть общительность и отличное настроение – словом, то, чего от него и ожидали. Но когда перед ним предстал весь клан, он понял всю масштабность обузы, каковой этот клан для него являлся. Все, без исключения, зависели от дома Мендозы, все ему были обязаны всем: от крыши над головой, до пищи в желудке. Каждый, ничтоже сумняшеся, полагался на Мигеля в делах обеспечения прибыли для своих сыновей, приданого для дочерей и комфорта для них самих в старости. И лишь ему одному было доподлинно известно, насколько близко подошел этот дом к падению под тяжестью их объединенных претензий.
К его великому облегчению наконец-то празднество в его честь завершилось: дочери разъехались по домам своих мужей, женатые сыновья Мигеля и Анны, пожелав родителям доброй ночи, исчезли в обособленных апартаментах, Здание дома росло постоянно, претерпевало бесчисленные перестройки, так продолжалось веками. Сейчас оно насчитывало тридцать четыре комнаты и население Кордовы уже называло его Паласио Мендоза, то есть Дворец Мендоза.
Но в эту ночь дон Мигель не чувствовал себя так, как подобало бы человеку, жившему в таком роскошном дворце. Столы убирались и Мигель безучастно смотрел то на Анну, то на Рамона, то на слуг, наводивших порядок в столовой.
«Давайте пойдем в мой кабинет, хочется поговорить без свидетелей», – обратился он к жене и сыну.
Анна была бледна, ее трясло, как в лихорадке. На протяжении всего дня она разрывалась между плачем и молитвами. Последние ее силы иссякли под напором собравшихся родственников. А теперь муж навязывал ей участие в разговоре без свидетелей, хотя должен был сам говорить с сыном с глазу на глаз.
Мигель занял свое традиционное место за столом и обвел взглядом жену и сына.
«Сядь, женщина и не вздумай упасть в обморок. Мне нужно, чтобы ты сидела и слушала, а не валялась на полу без сознания. Рамон, что ты решил?»
Юноша опустил голову. Его тяготила роль источника несчастий родителей.
«Мне ничего не надо решать. Уже все решено без меня».
«Кем решено?» – взревел Мигель. Его лицо побагровело, и на шее вздулись вены, было заметно, как в них пульсирует кровь. «Кто решил уготовить тебе участь вероотступника, изгоя, еретика? Кто посмел решить за тебя, что все, кого ты сегодня видел, – мужчины, женщины, невинные дети – должны попасть под недремлющее око инквизиции? Кто он? Скажи мне, и я его задушу своими руками!»