— А ваш сын? — осторожно спросил Валландер.
— Он живет в Абиску. Далеко отсюда. Раз в год приезжает, иногда один, иногда с женой и с кем–нибудь из детей. Предлагает переехать в те края. Но это слишком уж далеко на севере, слишком уж там холодно. Старые официантки плохо переносят холод, и ноги у них больные.
— Чем он занимается в Абиску?
— Чем–то связанным с лесом. По–моему, считает деревья.
Валландер вскользь подумал, далеко ли Абиску от тех лесов, где собирается поселиться Нюберг. Похоже, так и есть. Абиску вроде в Лапландии?
— Но вы перебрались сюда, в Маркарюд?
— В детстве я прожила здесь несколько лет, прежде чем мы переехали в Стокгольм. Вообще–то я не хотела переезжать. А сюда перебралась, чтобы доказать: упрямства во мне еще достаточно. Вдобавок здесь дешево. Ведь официантке больших капиталов не скопить.
— Вы всю жизнь работали официанткой?
— Да, долгие годы. Чашки, стаканы, тарелки, туда–сюда, вечный безостановочный конвейер. Рестораны, гостиницы, однажды даже нобелевский банкет. Помню, мне выпала большая честь обслуживать писателя Эрнеста Хемингуэя. Всего один раз он взглянул на меня. Мне ужасно хотелось сказать ему, что он должен написать книгу о страшной судьбе, постигшей в войну многих и многих моряков. Но я, конечно, промолчала. По–моему, это было в пятьдесят четвертом. Во всяком случае, через много лет после гибели Арне, когда Гуннар уже становился подростком.
— Временами вы работали в частных банкетных ресторанах?
— Мне нравились перемены. Вдобавок я не из тех, кто молчал, если старший официант вел себя неподобающим образом. Я заступалась за своих товарок, не только за себя, а стало быть, иной раз получала пинка. К тому же я тогда активно работала в профсоюзе.
— Давайте поговорим вот об этом банкетном ресторане, — сказал Валландер, решив, что сейчас самое время.
Он показал на статью. Фанни надела очки, которые висели на ленточке вокруг шеи, просмотрела статью и отложила в сторону.
— Позвольте сперва несколько слов в мою защиту, — засмеялась она. — Обслуживание этих несимпатичных офицеров оплачивалось очень щедро. Бедная официантка вроде меня за один вечер могла заработать там столько же, сколько за целый месяц, если все складывалось удачно. Расходились господа офицеры уже в изрядном подпитии, кое–кто прямо–таки швырялся сотенными. Так что чаевые иной раз бывали солидные.
— Где именно они собирались?
— В Эстермальме, разве в статье не указано? Владелец ранее имел касательство к нацистскому движению Пера Энгдаля. Если отвлечься от его отвратительных политических взглядов, он был отличным поваром. Подкопил деньжат, работая частным шеф–поваром у высокопоставленных немецких офицеров, бежавших в Аргентину. Платили ему там хорошо, он готовил, что заказывали, говорил «хайль Гитлер», а в конце пятидесятых вернулся на родину и купил банкетный ресторан. Все, что я сейчас говорю, мне известно, как принято говорить, из надежного источника.
— От кого же?
Секунду помедлив, она ответила:
— От нескольких лиц, порвавших с энгдалевским движением.
Валландер подумал, что, наверно, не вполне правильно представил себе прошлое Фанни Кларстрём.
— Я не ошибусь, если предположу, что вы не только активно работали в профсоюзах, но имели и политические интересы?
— Я была активной коммунисткой. И в определенном смысле ею осталась. Идея мировой солидарности — по–прежнему единственная, в какую я могу верить. Единственная политическая истина, которую, на мой взгляд, невозможно поставить под вопрос.
— Это играло роль при выборе места работы?
— Партия попросила. Небезынтересно узнать, о чем говорят в своем кругу консервативные флотские офицеры. Никому ведь в голову не придет, что официантка с опухшими ногами станет запоминать сказанное.
Валландер попробовал оценить значение того, что услышал.
— А не было риска, что услышанное вами может быть использовано ненадлежащим образом?
Слезы высохли, она смотрела на него забавляясь:
— «Ненадлежащим образом»? Шпионкой Фанни Кларстрём никогда не была, если вы об этом. Не понимаю, почему полицейские всегда выражаются так заковыристо. Я говорила с товарищами по партийной ячейке, вот и все. Точно так же другие могли рассказать о настроениях среди водителей трамваев или среди продавцов. В пятидесятые годы не только консерваторы считали нас, коммунистов, потенциальными изменниками родины. Социал–демократы тоже в эту дуду дудели. Но мы–то, конечно, никогда ими не были.