Как-то раз меня увезли в больницу. У меня появилась сильная тяжесть в груди, а иногда создавалось ощущение, будто воздуха в легких вовсе нет. Мама заметила, что кожа у меня стала синюшной, после чего забила тревогу. Она повезла меня к моему кардиологу, та в свою очередь решила отправить меня на рентгенографию, где выяснили, что в легких скопилась вода.
Решили выкачивать ее. Мне пообещали, что будет не больно. Да я и сама пережила столько неприятных обследований, что думала, будто все позади. Но нет, пункция оказалась самой ужасной вещью для меня.
Они усадили меня на кушетку и сказали обнять Глеба за талию. Ему же нужно было держать свои руки на моих плечах. Затем началось самое тяжелое. Сначала врач вколол мне сильное обезболивающее и подождал некоторое время. Я успела и поплакать от боли и порадоваться за то, что смогу дышать как обычно.
Глеб успокаивал. Мама успокаивала.
Затем врач стал вводить длинную иглу между ребрами. Хруст сопровождался невыносимой болью. Я чувствовала эту гребанную иглу внутри своего организма при каждом вдохе и никогда не плакала так громко, как в ту минуту. Руки Глеба то сжимались, то гладили. Сколько воды из меня вышло, мне не сказали, да и знать не хотелось. Хотелось приехать домой.
После этого в больнице я не появлялась.
Примерно через неделю после нашего с Глебом свидания я полностью приковалась к инвалидному креслу. Еще через несколько дней – к кровати. Папа, Глеб и Андрей по очереди носили меня на руках, чтобы я могла наблюдать за закатом. Рассветы встречала в своей комнате.
Как только кровать стала моим лучшим другом, бригада врачей установила возле меня кислородный баллон, и мне было легче. Канюли в носу жутко неудобные, но с их помощью я реально могла наслаждаться возможностью насыщать свои легкие и сердце воздухом.
Я не видела слезы своих родных. Никто не плакал. А я делала это почти каждый день.
У меня было желание написать им письма. Правда, пока я думала, мои руки решили, что сделать этого не получиться. Я позволила сердцу одержать победу над своими конечностями. У меня вышло написать только одно задолго до этого момента. Николь получила небольшой сверток бумаги в начале июля и примчалась ко мне в слезах и с шоком глазах в этот же день. История повторилась, как было и с Глебом, и с Андреем. Это был тяжелый и долгий разговор, потому что Николь была женщиной с совершенно неординарным характером. Но, так или иначе, ей пришлось признать мою участь, и слух об этом быстро разошелся по всему стадиону.
Парни из команды по очереди приезжали к нам домой, чтобы справиться о моем состоянии. Комната была усыпана всевозможными видами цветов, полки на кухне ломились от изобилия моих любимых конфет, мармелада и мороженого. Я обнимала каждого хоккеиста и смогла наконец объяснить Мартину, что моя любовь к нему будет жить вечно, но приобретет немного другую форму. Петя – тот самый парнишка, который чудом оказался среди взрослых мужчин – пролежал со мной несколько часов кряду, рассказывая о своих ярких летних днях, и я с упоением слушала его, хохоча в полную грудь.
Ближе к началу июля я начала больше спать.
Один раз я уснула над тем навесом, который сделал Глеб. Проснувшись, я увидела рядом с собой Владу. Она читала какую-то книжку про новорожденных детей.
Я слегка потянулась и спросила:
— Милая, когда у тебя точный срок?
— В начале августа.
И тогда я наконец рассказала ей о малыше.
— Я видела твоего мальчика, Влада, – прошептала я, погладив ее живот. Детки толкнулись.
— Правда?
— Красивый очень. На тебя похож. Сильный.
Она заплакала. Это были первые слезы передо мной.
— Ничего не бойся, – говорила я ей. – Все будет хорошо. Это я тебе гарантирую.
— Ты увидишь его, Ари́?
Я закрыла глаза и сделала самый тяжелый вдох в своей жизни.
— Я уже его увидела, милая.
Глава 30
Глеб
У нее больше не было сил встать с кровати, протянуть руку и даже поговорить.
Наташа переодела ее. Я стоял за дверью и слышал, как Ариана плачет, хотя должен был в это время помогать Диме обустраивать машину, чтобы ей было удобно ехать. Мои мысли витали где угодно, но только не в настоящем. Я думал об Ариане, той девочке, которая еще несколько недель назад была веселой и живой, и никак не мог осознать, что все теперь стало в тысячу раз хуже.
Я чувствовал себя полностью ушибленным, а она прижималась к моему телу каждую ночь и все мое существо, пропитанное болью, затягивалось плотным слоем любви. И все-таки я ощущал медленно подбирающийся к нашим жизням конец. Сколько бы сил и любви мы ни вложили друг в друга, этого было недостаточно. Моя надежда не угасала. Когда Ариана слишком сильно устала и перестала говорить со мной, я утраивал эту самую надежду и боролся за нас обоих.