Четыре дня я трудилась над книгой, принесенной Светой. «Итальянское лето» Дилана Кэртиса было для меня громом среди ясного неба. До этого мой кругозор в области эротической литературы ограничивался рассказами Ивана Бунина и стихотворением Пастернака «Мело, мело по всей земле». А здесь море, небо, развалины Рима и на фоне такого знойного пейзажа — поток откровенных описаний, хотя и выдержанных в прекрасном стиле, на хорошем английском языке. Мой словарь пополнился сотней новых слов, и все время, пока я читала Кэртиса, я была словно в лихорадке. «Что-то ты мне стала очень нравиться, — сказал Сергей, — достигаешь результатов, тебе, прямо скажем, не свойственных». И получил по физиономии.
Когда Олег Васильевич заметил на моем столе «Итальянское лето», я слегка покраснела.
— О, вам, наверное, Вячеслав Петрович дал почитать! — воскликнул он и посмотрел на меня так пронзительно, что мне показалось, будто он видит, какой формы у меня застежка на лифчике. — Это я ему подарил, — гордо добавил Олег. — В Италии купил. Татьяна, вы — человек, разбирающийся в литературе намного лучше, чем я, и мне хотелось бы узнать ваше мнение об этой книге. Овидий, Вергилий, Боккаччо — это, так сказать, основоположники жанра. А Кэртис — популярный и процветающий американский автор. Но, знаете, или мы еще далеки от Америки в вопросе сексуальной раскрепощенности, или я настолько консервативен и мне уже пора уходить из большого секса, но когда я читал эту книгу, меня бросало то в жар, то в холод. Как вы считаете, насколько автору удалось удержаться от пошлости?
«Веселенькое дело, — меланхолически подумала я, — вместо специалиста по связям с общественностью мне определяют роль эксперта эротической литературы. Докатилась». А вслух сказала:
— Знаете, Олег Васильевич, думаю, что он (Кэртис) ни разу не переступил той черты, за которой его книга расценивалась бы только как низкопробное чтиво с оттенками порнографии. В общем, довольно интересно. Язык хорош.
— Да-да, — согласился Олег, уставившись на меня насмешливо. — Я не силен в английском, но, как мне кажется, стиль автора удивляет своей контрастностью. Иногда он лаконичен, как Моэм, иногда встречаются завихрения покруче, чем у Диккенса, а в целом он так же оригинален, как и Лоуренс.
Уф! Я в очередной раз поймала себя на мысли, что Олег Васильевич личность интересная и загадочная. Что можно сказать о человеке, который читал Диккенса в оригинале? Или он пишет докторскую на кафедре романо-германской филологии, или у него сдвиг по фазе. Это ведь не Агата Кристи, которая для описания всех своих крутых и загадочных убийств использовала три десятка глаголов.
Продолжить нашу научную дискуссию и сравнительный анализ языка зарубежных авторов нам с Олегом Васильевичем помешала Эванжелина. Раздался телефонный звонок, и я подняла трубку.
— Я у тебя, — тихо проговорила Эванжелина. — Приходи, мне так плохо…
Москва завалена бананами. Я купила два пучка для страдающей Эванжелины. Самые лучшие — это самые дешевые, в коричневых пятнышках признаке, с одной стороны, максимальной спелости, с другой — близкого гниения. Мы определили это экспериментальным путем, изведя тонну бананов «Фаворита», «Чикита» и еще многих других сортов. Бананы мягкие, сладкие и пахучие, их не надо кусать, а можно втягивать в себя губами. К тому же радует отсутствие косточек. Эванжелина реагирует на бананы неадекватно. Она бросается на них, как эвакуированная блокадница на ташкентский лаваш. Антрекот тоже ест бананы. В общем, компания у нас собралась — одни бананоеды, только успевай выкладывать деньги. Эванжелина — Бананоед номер 1, и Антрекот — Бананоед номер 2. Мы с Сержем замыкаем колонну.
Мой кот Антрекот интеллигентен (есть в кого) и остроумен. Но иногда он умышленно прикидывается тупым. Например, когда я отбиваю на кухне мясо, ему следовало бы тихо лежать в спальне с Сержем и ждать, когда я позову ужинать. Однако Антрекот проявляет в данном случае такую ужасающую умственную недостаточность, что у меня просто опускаются руки. Он не внемлет моим разумным и понятным любому нормальному животному призывам: сгинуть, убраться, свалить из кухни, а продолжает крутиться под ногами в надежде, что я случайно уроню на него кусок мяса (тоже мне, нашел дуру!). Не удовлетворившись бесцельным мельтешением по шестиметровой кухне, он к тому же начинает выть. Это шокирующее скудоумие окончательно выводит меня из себя. Я беру Антрекота за то место, где у людей талия, и несу его в спальню. В спальне на огромной арабской кровати лежит мой блистательный «фриланс» в семейных трусах и с пишмашинкой на груди и отстукивает очередную сенсацию.
— Антрекот, посмотри, человек добросовестно работает и скромно ожидает ужина, почему бы тебе не вести себя аналогично? — вкрадчиво интересуюсь я, замуровывая Антрекота в одеяло.
— Наверное, он хочет съесть причитающуюся ему часть говядины до того, как ты испробуешь на ней свои весьма ограниченные кулинарные способности, защищает кота Сергей.
В тот день бананы пришлись как нельзя кстати. Дома я застала Эванжелину и кота, повисшего на шторе (альпинизм — это его конек). Серж, наверное, решил куда-нибудь уйти, чтобы не травмировать себя видом зареванной Эванжелины.
Ловко манипулируя принесенными бананами, я попыталась успокоить подругу и выяснить, что же произошло. Эванжелина заглатывала бананы один за другим, но на уровень влажности в квартире это никак не влияло. Она просто поливала меня слезами. Причина была до глупости банальна. Эванжелина, как в штопор, вошла в новую гранд аморэ, а способа выходить из нее без ущерба для нервной системы она еще не освоила. Эванжелина из той породы женщин, которые не могут самостоятельно существовать без твердой опоры. Поэтому ее, как теплую волну к скале, прибивает то к одному, то к другому мужчине. Она очень красива в своем несчастье, и, вместо того чтобы посочувствовать, я откровенно любуюсь ее припухшей очаровательной физиономией. Но не могу же я сочувствовать в десятый раз, когда все мои предостережения проваливаются в бездонную яму? Эванжелина в очередной раз устремилась навстречу сказочной любви, преподнесла душу, а понадобилось лишь тело. Самоутвердившись, избранник скрылся за горизонтом. То, что Эванжелина считала увертюрой, оказалось безрадостным финалом, остались слезы и вопрос «почему?». В такие минуты я начинаю ненавидеть всю мужскую половину человечества, которая внушает моей единственной подруге мысль, что ее, из-за ее внешности, нельзя любить как обыкновенную женщину.
Внешность у Эванжелины сказочная. Тип Мэрилин Монро. Сияющая улыбка, родинка на щеке, падающая на глаза светлая челка. И я не могу разобраться: нравится ли мне облик Эванжелины, потому что ее красота напоминает мне Мэрилин Монро, или это я Мэрилин Монро люблю за то, что она ассоциируется у меня с Эванжелиной?
Жизнь Эванжелины так же бестолкова и несуразна, как и ее имя. Эванжелина Никифоровна — можно ли придумать более глупое сочетание? Я не знаю, чем руководствовались родители Эванжелины и какую судьбу они пророчили своему ребенку, выбирая такое претенциозное имечко.
Женская расчетливость подсказала бы кому-то другому, не мне, что нельзя дружить с Эванжелиной, есть с ней сообща бананы и знакомить с любимым человеком. Потому что рядом с ее удивительной красотой я просто растворяюсь в воздухе — меня нет, меня не замечают. Но я всю жизнь люблю Эванжелину за ее бестолковость и беззащитность. Она не глупа, но усердно повторяет одни и те же ошибки. Она доверчива, как слоненок, в ней нет ни грамма хитрости и изворотливости, присущей красивым и не очень умным женщинам. Женщин с ее внешностью надо холить и лелеять, оберегать, как достояние нации и прекрасный подарок природы человечеству. Эванжелина, наоборот, собирает на своем пути все ямы и колдобины. Периоды восторженного счастья и черной депрессии сменяются у нее так часто, что я на ее месте давно бы уже рассыпалась на запчасти от резкого колебания температур. Я вспомнила, как еще пару дней назад, в нашу предыдущую встречу, она весело щебетала всякую ерунду, рассказывала про какую-то очаровательную женщину, которая стала ее новой клиенткой в косметологии, и так мила и невысокомерна, про своего друга — заботливого и темпераментного, про успехи дочери в немецком, а теперь вот снова рыдает на моем плече, и нет слов, которые могли бы ее успокоить.