— Почему?
Дэвид не мог сказать, почему. По правде говоря, он не помнил закона, который бы запрещал разделывать дроидам на стейки уже умершего человека.
— Потому что ты накормил этим нас. А это точно не законно, — такой закон Дэвид помнил — нельзя есть себе подобных.
— Но ведь вы не знали. А значит, не виноваты.
— Но ты не сказал нам, значит, нарушил закон! — не унимался Дэвид.
— Какой?
Вильгельм сидел на пятой точке и испытывал страх. Это отражалось в его глазах. Дроид упер ладони в землю и скрипел камушками, перебирая их стальными пальцами, его стальное брюхо дрожало.
— Дэвид, отойдем на секунду, — Андрей положил ладонь на его плечо, слегка потянув на себя. Дэвид решил отложить ненадолго активацию кода. Пока не вспомнит закон, запрещающий умалчивать о том, что лежит на его тарелке.
Пока они с Андреем спускались, он нашел в архиве, что это закон потребителя. Но по нему полагался только штраф через суд и приостановление лицензии повара на полгода. Дезактивация ядра в таком случае не предусматривалась. Когда они окончательно спустились со скал, Дэвид уже совсем запутался и не находил подходящих аргументов.
— Оставь его в покое, Дэвид, — Андрей устало потер лоб. — Нам нужен его байк, мы не можем вернуться назад.
— Но он накормил нас.
— Тебе было не вкусно?
— Не смешно, — рассердился Дэвид. — Совсем не смешно! Я съел человека. Раньше я никогда этого не делал. Это отвратительно, и мне совсем не нравится. Зачем он так поступил?
— Потому что он дроид, — Андрей склонился ближе к Дэвиду и понизил голос, будто их мог кто-то услышать. — Они не стареют, не болеют и не умирают. Весь их страх — обесточивание ядра, которое, если постараться, может жить если не бесконечно, то очень, очень долго. У них нет понятия каннибализма, потому что они не состоят из мяса. Дроиды просто не понимают, почему это плохо. — Андрей взглянул на Дэвида странно: — А ты понимаешь?
Дэвид посмотрел на него удивленно: конечно он понимал. Какой человек не понимает этого? Он не мог сказать, почему нельзя есть друг друга, но чувствовал, как его все еще тошнит и как ему плохо от мысли, что Барри совсем недавно был еще живой, а сейчас находится в их желудках. Дэвид съел его и запил черемуховым соком. Кислота из нутра подступила к горлу.
— Это все неправда, — Дэвид продолжал сердиться. — Они лучше, чем мы. Лучше. Вильгельм просто какой-то сломанный. Его нужно доставить в департамент и починить. Дроиды знают, почему нельзя драться, и они могут представить, как нам может быть плохо и прожить наши жизни.
— Смоделировать?
— Нет, прожить! Они… они…
— Непредсказуемые?
— Они хотят полететь к звездам, — Дэвид вспоминал памятки о дроидах. — Мы все время деремся друг с другом и не летаем, а они полетят.
— И зачем это им?
— Потому что они оптимальные и функциональные. Они лучше, чем мы.
— Я бывал у Солнца, поверь, там нет ничего грандиозного, кроме ощущения собственной никчемности, — Андрею безумно захотелось вынуть пачку сигарет, спрятанную в кармане на груди, но он удержался. Он лишь бесцельно помял ладонью куртку. — Любая утопия разбивается о трехмерную реальность. Она исказила слишком много вещей, которые задумывались прекрасными.
— У них доброе сердце, — ответил Дэвид менее уверенно. Он не совсем понял, что Андрей имел ввиду, но следопыт говорил так спокойно и твердо, что он начал сомневаться в своих словах.
— Ты видел у них сердце? — удивился Андрей. — В его груди я заметил только замороженные сосиски из человечины. А в твоем Кубике и вовсе только мозг.
— Неправда. Кубик никогда бы так не поступил. Он знает, что такое хорошо и что такое плохо, — все доверие Дэвида как рукой сняло. — Это у вас нет сердца! Совсем. Вы чёрствый и…, и… — Дэвид точно знал, что хотел сказать. — …слепой. Вы не видите ничью боль. Даже свою.
— Твои озарения поражают меня все больше и больше, — усмехнулся Андрей, моргнув глазами, которыми теперь не видел ничего, кроме серого, белого и черного. — Не трогай Вильгельма. Сейчас он нам нужен — у него есть байк, который доставит нас к треугольнику «Магуро». Может, он и не заморачивается с выбором продуктов, зато готовить действительно умеет. Пойду спрошу Патрика, поделится ли он своим сухпайком.
Пыльно-рыжая спина Андрея не вызывала ничего, кроме раздражения. Он назвал его Кубик бессердечным. А между тем Кубик всегда желал Дэвиду сладкого солнечного утра и теплой ночи. Андрей не знал этого, потому что ему ничего никто не желал. Это он все от злости, потому что его никто не любит.