Он может быть непоколебимым капитаном на льду, бесстрашным лидер «Уотерфеллских Волков». Но для меня он всегда будет мягким.
Его родители планировали встретить нас у входа, но, когда мы подходим, они уже толпятся в углу. Это сбор средств для фонда «Первая линия», который, как я недавно поняла, был для Макса Котески не просто возможностью поработать волонтёром, а его благотворительной организацией. Он основал его, финансирует и всё такое, чтобы у всех детей была возможность кататься на коньках.
Анна, мать Риза, выглядит ослепительно в своём тёмно-зелёном платье. Я слышала, как мальчики бесконечно дразнили Риза, говоря, какая у него красивая мама, — и они не ошибались. Она великолепна, подтянута и всегда бодра. С ней легко, она заставляет всех улыбаться, и я думаю, что именно поэтому все тянутся к ней.
Я нахожусь рядом с ними всего в пятый или шестой раз, и без отвлекающих мальчиков, которые занимают их внимание, я нервничаю. Я учусь доверять ей. Медленно. И его отцу тоже.
В конце концов, после нескольких кругов по танцполу, на котором я была приятно удивлена умением Риза танцевать вальс, мы подходим к ним.
Фотографы не упускают возможности сделать снимки великого Максимилиана Котески с его подающим надежды сыном, звездой хоккея, Ризом Максимилианом Котески. Они не обращают внимания на Анну, пока его отец не поднимает шум и не начинает кричать о её архитектурных достижениях, которые, по его словам, значат гораздо больше, чем бывший игрок НХЛ.
И тогда я понимаю, почему Риз так сильно меня любит. Почему он заботится о мальчиках и хочет, чтобы мы были рядом. Потому что он видел это всю свою жизнь. Был окружён любовью.
Любить меня, любить моих братьев — для него это легко.
У меня сжимается сердце.
И я не могу это остановить, оно продолжает сжиматься, пока я почти не убеждаюсь, что умру.
Поэтому, когда они заканчивают фотографироваться, я тащу его по коридору конференц-центра, покрытому ковролином, вниз к служебным входам и заталкиваю в пустой конференц-зал, огромный, тёмный, полный беспорядочно расставленных столов и стульев.
Он смеётся, даже когда я слабо прижимаю его к стене. Его взгляд, устремлённый на меня, полуприкрытые веки и тёплый шоколад его глаз, согревают меня своим теплом.
— Не можешь продержаться и нескольких часов, да? Так сильно нуждаешься во мне, kotyonok?
Он нечасто использует это слово, но оно всегда согревает меня, когда он говорит по-русски.
— Я люблю тебя.
Это не совсем то, что я планировала в своей голове, нет красивой речи, которая могла бы сравниться с той, что он произнёс и которую я почти постоянно прокручиваю в своей голове. Поэтому я продолжаю.
— И мне жаль, что я не…
Он затыкает меня поцелуем, обхватив мои бёдра руками, которые почти полностью обхватывают мою талию, приподнимая меня, чтобы я могла обхватить его ногами. Из-за этого шёлк скользит вверх по моим ногам и собирается на талии, что, кажется, и является его целью.
— Не извиняйся, Грэй, — он целует меня в шею. — Никогда не извиняйся передо мной. Я так сильно тебя люблю. Я люблю тебя.
Он не перестаёт повторять это, укладывая меня на один из накрытых тканью столов, и лунный свет освещает мою кожу. Его галстук-бабочка исчезает вместе с пиджаком, прежде чем он прижимается губами к моей ключице и осторожно спускает тонкие бретельки моего платья по рукам, пока моя грудь не обнажается перед ним.
У меня перехватывает дыхание, когда его рука опускает к моей промежности. Он шипит, когда находит только обнажённую кожу.
— Весь вечер? — спрашивает он, крепко прижимаясь пальцами к моему клитору, легко скользя по моим губам, прежде чем вернуться назад, описывая жесткие, маленькие круги на нём.
— Никаких складов от трусиков, — я едва разлепляю губы, после чего издаю отчаянный громкий стон, когда его пальцы входят в меня.
Я пытаюсь успокоиться и сдержать оргазм, потому что знаю, что Риз вот-вот опустится на колени и будет вылизывать меня, пока я не кончу, но ничего не помогает.
Я уже на краю пропасти, просто смотрю на него в темноте комнаты. Золотой мальчик Риз Котески исчез, и на его месте тьма, которая, я знаю, течёт в его венах. Может, раньше это его и пугало, но теперь он стал таким раскрепощённым, и я люблю его не меньше, чем сияющей звездой.
Он бросает на меня мрачный, дразнящий взгляд, словно точно знает, насколько я близка к оргазму.
— Скажи это ещё раз, — требует он.
— Я люблю тебя.
— Хорошая девочка, — говорит он, опускаясь на колени и дразня мою киску языком, не утруждая себя тем, чтобы вынуть из меня два пальца, которые он оставил внутри. Не проходит и двух минут, как он обхватывает губами мой клитор, быстро посасывая и облизывая его, и я взрываюсь, как бомба.