Анна Котески внезапно встаёт передо мной, скрестив руки на груди. Они маленькая женщина, но всё равно выше меня, и она полностью закрывает меня собой; намеренно.
— Успокойся, если хочешь поговорить с ней, — требует она, стараясь, чтобы её голос звучал тихо, но твёрдо. — Тебе в любом случае нужно успокоиться.
— Вы — те, кто пытается забрать моих детей.
Он впадает в истерику, но я ничего не говорю. Никто никого не пытается забрать. Неужели он не понимает, что уже достаточно навредил нам? Что ни одна семья, подобная Котески, не захочет нас?
— Держись подальше от моих чёртовых детей, — кричит он, пытаясь разорвать путы и пинаясь на кровати. — Мы с Сэди прекрасно о них заботимся.
В глазах Анны вспыхивает огонь, и кажется, что её хрупкая фигура расширяется в комнате, пока она продолжает стоять передо мной, и её красивое платье касается жесткого больничного пола.
— Твой ребёнок заботится о твоих детях. Сэди не должна нести ответственность за этих маленьких мальчиков, при этом ходить на учёбу, работать и заботиться о своём отце-алкоголике.
Я стою в шоке, ошеломлённая волной эмоций, которая захлестнула меня. Гнев, страх, растерянность — всё смешалось под тяжестью стыда и смущения. И всё же я не могу припомнить, чтобы кто-то когда-либо так заступался за меня — и не просто кто-то, а мать.
— Ты, грёбаная сука, — кричит он, плюя в её сторону, и у меня внутри всё сжимается.
— Хватит.
Макс Котески резко выходит вперёд, на его лице застывает маска гнева. Он так похож на Риза; если не считать возрастных морщин и седых прядей в тёмных волосах Макса Котески, они могли бы сойти за братьев.
Он нежно приобнимает жену, слегка отводя её к себе за спину. И даже когда она начинает протестовать, что с ней всё в порядке, он проводит ладонью по её щеке и шепчет:
— Я знаю, что ты в порядке. Но позволь мне разобраться с этим, ладно? Ради моей глупой мужской гордости.
Я понимаю, что это какая-то их внутрисемейная шутка, просто по тому, как это её смягчает.
— Почему бы тебе не отвести Сэди к её братьям? — предлагает он, не сводя глаз с моего отца.
Она кивает, хоть немного и неохотно, и он дарит ей лёгкую улыбку.
— Я так сильно тебя люблю, что мне больно, rybochka.
Его слова звучат мягко, но его намерения очевидны. Защита.
И всё же их звучание отдаётся в моей голове, как выстрелы. Нежность, открытая, честная и глубокая — вот каким был бы Риз как отец или муж. Если бы я могла это получить. Это то, чего я не знаю; то, чего я никогда не видела, пока не познакомилась с его родителями.
У меня не было времени на друзей.
Девочки, с которыми я каталась, были соперницами, и, по словам тренера Келли, мне не разрешалось кататься или играть с ними. На учёбе я была слишком занята тем, чтобы сохранить свой секрет. Поэтому я никогда не видела, как выглядят настоящие родители и настоящая любовь.
— Давай, Сэди, девочка, — воркует она, и её тон неожиданно становится нежнее, чем резкость её прекрасных круглых черт, когда она тянет моё почти оцепеневшее тело в коридор. — Риз и Мэтт с твоими братьями в приёмной.
Мэтт?
— Фредди здесь?
Ещё одна волна смущения заливает мою кожу краской, по спине пробегает зуд, от которого, я знаю, мне не избавиться.
Они видят это, они знают — теперь все знают. Мой отец назвал её сукой. Плюнул в неё. Я знаю, что они не захотят, чтобы их семья была рядом с моей — особенно Риз.
Я снова пытаюсь повторить его слова с Хэллоуина, но слышу только крики отца. Честность моего тренера. Я никогда не буду такой, как эти люди, как никогда не буду кататься так, как те девочки, на которых я равнялась. Мне суждено быть только такой.
Мой ужас.
Я ненавижу себя за то, что мне приходится сопротивляться желанию позвонить Келли и попросить его о помощи. Потому Риз любит меня, но он думает, что я могу стать лучше, могу исцелиться.
Будет ли он любить меня, когда поймёт, что я такая, какая я есть, и такой я буду всегда?
Мы поворачиваем за угол и попадаем в другую комнату, похожую на конференц-зал, но я не спрашиваю Анну, когда она ведёт меня через неё.
Один только вид — это удар под дых.
Фредди держит Лиама на коленях, а мой младший брат хихикает и играет в игру на iPad, который точно не наш. А Риз…
Риз крепко обнимает моего двенадцатилетнего брата, сидя на большом выступе больничного окна, так что Оливер может встать у него между ног и прижать голову к его груди. Риз что-то непрерывно шепчет ему на ухо, и кивки моего брата, не выпускающего его из объятий, и то, как он сжимает в кулаках его пиджак, говорят мне обо всём.