— Я сказала, что не могу, — я пытаюсь снова, скрестив руки на груди и отчаянно желая протиснуться мимо него. Его голова слегка опущена, волосы растрёпаны ещё больше, чем были, но его глаза по-прежнему мои, несмотря на то, что они покраснели и потемнели. — Оливеру нужны новые коньки, вчера у него кровоточила нога из-за того, что старые были слишком тесными.
Мой брат пытался скрыть это, но вчера вечером я застукала его на кухне, когда он заклеивал лодыжки пластырем.
Мой отец поджимает губы, и я почти слышу, как он спорит сам с собой, как осторожно он ходит по тонкой грани. Он никогда не бил нас, никогда не причинял нам физический вред. Но одного его присутствия достаточно, чтобы я чувствовала, как кто-то давит мне на плечи. Он хочет возразить, что это его дом, что это его деньги, но на самом деле это не так. Не так с тех пор, как я в четырнадцать лет устроилась на работу и откладывала каждую копейку, пока у меня не стало достаточно денег, чтобы продолжаться заниматься фигурным катанием. С тех пор, как я получила стипендию, которая гарантировала мне, что мне не придется брать ни одной из его подачек, если их вообще можно так назвать.
У моей матери были деньги из фонда, который её богатая семья выделила ей слишком рано, до того, как ей стало труднее отказываться от своих привычек. Она выплачивает алименты моему отцу, а я неустанно ищу чеки в почте, прежде чем он успеет спустить их на виски.
Когда-то давно я считала, что это милая романтическая история о богатой девушке, по уши влюбленной в парня из ниоткуда. Но теперь я знаю, что это не так.
Моя мама никого не любит, кроме себя.
И мой отец, может, и любит нас в глубине души, но свои пороки он всегда будет любить больше.
Может, поэтому я не могу удержаться и достаю из кармана джинсов пятьдесят долларов, которые вчера получила в качестве чаевых, и вкладываю их ему в руку.
— Это всё, что ты можешь получить от меня на неделю, — предупреждаю я, и у меня внутри всё сжимается от беспокойства, когда его глаза загораются. — Я серьезно, мне нужно заплатить за коньки Оливера.
— Всё в порядке, — раздается хриплый голос, и мой брат проскальзывает у меня под мышкой на кухню. — Я могу поносить старые еще месяц.
— Не можешь, киллер. Кроме того, у тебя скоро турнир.
Прежде чем я успеваю приступить к делу, Оливер наполняет фильтр и заваривает для меня кофе. Он стоит спиной к настоящему взрослому, всё ещё стоящему в дверях, как будто может сбежать в любой момент.
— Когда у тебя турнир? — голос нашего отца дрожит, глаза всё ещё немного налиты кровью, когда он проходит дальше на кухню, в каждом его движении по направлению к Оливеру сквозит опасение. Когда он пьян, он бесстрашен, но трезвым он нас почти боится. — Может быть, я мог бы прийти…
— Не беспокойся, — бормочет Оливер себе под нос, прерывая его. Я легонько подталкиваю его бедром, достаю из холодильника сливки и с радостью беру чашку, которую уже протягивает мне мой одиннадцатилетний брат.
— Если хочешь, приходи ко мне на следующих выходных, — говорит сонный Лиам, появляясь из кухонной двери, прежде чем стащить с себя одеяло из «Звездных войн» и сесть за стол. — Ты снова готовишь панкейки, сестрёнка?
Я хватаю свою сумку со стола, закидываю её на плечо и взъерошиваю кудри Лиама, сидящего за столом:
— Не сегодня, малыш. В морозилке есть вафли для тостера для вас обоих, а ваши упакованные обеды лежат на второй полке.
Лиам резко откидывается на спинку стула:
— Без блинов день будет неудачным, сестрёнка.
Оливер ворчит, грубо толкая тарелку с уже готовыми вафлями с корицей в сторону брата:
— Ешь и не болтай о блинах.
Я тяну его за ухо, когда прохожу мимо:
— Будь добр, — упрекаю я его, прежде чем смягчить тон и похлопать по плечу. — И спасибо.
— Неважно.
Боль в сердце отягощает мои плечи, скручивая всё внутри, пока крик почти не срывается с моих губ. Кажется, что моё тело гудит изнутри, каждая частичка гнева, обиды и страха бурлит, как действующий вулкан, и я знаю, что взорвусь, если не выйду из этой комнаты прямо сейчас.
Разве ты не видишь, что ты с ними делаешь? Мне хочется закричать. Я знаю, что будет дальше, потому что это уже случилось со мной. И я ничего не могу сделать, чтобы это остановить, — очнись!
— Тебе нужно уйти до приезда автобуса? — спрашивает Лиам, его голос всё ещё слишком громкий для столь раннего часа, но я почти чувствую в нём неловкость.
Тебе необходимо оставить нас с ним? Вот каков настоящий вопрос. Оливер, возможно, помнит папу до всего этого, но Лиам — нет. Лиам знает только этого отца, который не появляется, и с каждым днём становится всё слабее и ближе к смерти.