– Кто? – от долгого молчания горло выдаёт сдавленный хрип.
– Я это, – отвечают из-за двери. – Поговорить бы.
Сердце Марты подпрыгивает и принимается гневно колошматить по рёбрам.
– Не о чем нам говорить, проваливай.
– Открывай, – шипит гость, – а то разбужу твоих выродков.
Марта подхватывает ружьё, ставшее для её ослабевших, высохших рук слишком тяжёлым, и поворачивает ключ. Дверь приоткрывается на несколько сантиметров. Солнце врывается в дом, больно бьёт по глазам, привыкшим к темноте.
– Твою же мать, ну и вонь! – мужчина по ту сторону морщится и прикрывает нос воротником джинсовки. – И на кого ты похожа?
Марта машинально опускает взгляд. Короткий халат на молнии из когда-то розовой плюшевой ткани покрыт заскорузлыми пятнами и порван в нескольких местах. На руках и ногах – кровоподтёки и синяки: от свежих, ярко-сливовых, до старых, желтовато-охристых.
– Марта, впусти меня, – мужчина хватается за приоткрытую дверь, приникает лицом к самой щели: – Ты не справляешься, это очевидно. Да никто бы не справился в одиночку! Прошу, позволь тебе помочь.
Непривычно мягкий, проникновенный тон не вяжется с хищным взглядом таких знакомых и когда-то родных глаз.
Секунду Марта стоит неподвижно, а затем с усилием вскидывает ружьё, привычным движением устраивая приклад у плеча.
– Уходи.
– Ты больная! – мужчина больше не притворяется. Маска слетает так быстро, словно он лишь в шутку примерил и тут же отбросил заведомо неподходящую вещь. – Какого чёрта ты творишь?! Опомнись, дура, это не твои дети! От них нужно избавиться. На чёрном рынке выручим столько денег, что до конца дней сможем блаженствовать в райских, мать их, кущах!
Мужчина с силой толкает дверь, с корнем вырывая хлипкую цепочку, и входит в дом. Марта отступает на шаг, крепче сжимает ружьё и целится прямо в сердце.
– Из-за тебя у меня не может быть своих детей. А эти были ниспосланы мне свыше кем-то более милосердным, чем люди, – твёрдо говорит Марта. – Уходи, иначе выстрелю.
Из подвала доносится скрежет и нарастающее ворчание. Марта, не опуская ружья, делает ещё один шаг, но не назад, а чуть в сторону:
– Хотя, возможно, ты опоздал…
***
– Уже совсем взрослые мальчики, так свинячить в доме больше непозволительно, – ворчит Марта и усердно трёт пол в гостиной.
Пыльные портьеры давно сняты с карнизов, в открытые окна льётся солнечный свет. Ветер разносит по дому аромат цветущего в саду жасмина. На Марте бежевые льняные брюки, закатанные чуть выше щиколоток, и свободная белоснежная рубашка. Пшеничные с розоватым отливом волосы уложены аккуратными волнами. На губах подрагивает робкая улыбка.
Закончив с уборкой, Марта выходит на крыльцо. На лужайке возле дома играют её дети. Три любимых сына носятся друг за другом, валяются в траве, скачут по деревьям и пачкаются, пачкаются, пачкаются… Мальчишки, что с них взять.
– Подумать только, совсем недавно вы были такими маленькими, беспомощными… – вздыхает Марта. – А скоро перестанете помещаться в доме…
– Марко, Ханс, Микке! – зовёт Марта и быстро смахивает с ресниц непрошеные слёзы. – Обедать!
Услышав зов матери, Марко, Ханс и Микке ракетами устремляются к дому.
Долгие месяцы, проведённые в подвале с тремя малютками, проносятся в памяти Марты за считанные секунды.
Она скрупулёзно соблюдала все эти сложные правила: уровень влажности, температура, темнота… А молочная смесь с самогоном?! Вот кошмар! И этот гадкий, вонючий болиголов, из-за которого ей постоянно было тошно. Все эти дни она плохо спала, почти не ела, пила лишь ледяную воду. Высохла, как гербарий, постарела. Но справилась. Да, справилась, потому что она – хорошая мать.
Притормозив возле Марты, Марко, Ханс и Микке по очереди нежно тычутся мордами в её мягкий живот и утробно урчат. Изумрудная чешуя сверкает на солнце.
– Ах, негодники! – смеётся Марта и гладит сыновей по шершавым макушкам. – Дети есть дети.
Невечность
Вязкий липкий туман пахнет гарью и проникает повсюду: забирается в нос и уши, сползает по горлу, растекается по венам. Лезет за пазуху, закрадывается в рукава.
Чёрные свечи сосен уходят в бледное небо, будто желая оторваться от осквернённой земли.
Ты идёшь, оглядываясь, оскальзываясь. С тяжёлым дыханием изо рта вырывается пар.
Наступаешь на сухую ветку и вздрагиваешь от оглушительного треска, разрывающего мёртвую тишину.
Я слышу, как стучит твоё сердце – быстро, отчаянно: «Тук-тук, тук-тук!» Чую, как по спине ползёт мороз. Вижу бьющуюся жилку на шее, дрожащие пальцы…