Ворон с пронзительным криком бросается в небо, тряхнув тяжёлую еловую ветку. Иголки маленькими стрелами летят вниз, царапают кожу, застревают в волосах.
Я касаюсь мягких прядей – оборачиваешься, но никого нет. В распахнутых глазах – страх. Ты боишься, но всё равно пришёл.
Смотришь на крошечную лачугу с поросшей мхом крышей. Скорбный склеп из камней и старого дерева, запах прелой листвы и гниения, тишина – моя обитель.
Пройди мимо. Беги!
Слышишь мой шёпот.
– Катя!
Зачем заговорил?! Сгинь, уйди… Молчи!
– Катя, ты здесь? – звуки не разносятся эхом, не звенят в вышине – глухо падают на землю и замирают.
Я ещё помню крики людей: «Ведьма! Гори, ведьма!» Чую вонь палёной плоти. Вопль, застрявший в горле. Боль… Сколько боли… И твои глаза за пожирающими меня языками пламени. Смотри же ещё!
Открываю скрипучую дверь.
Смотри на меня! Вот я. Настоящая. Ведьма! Рот скривился от отвращения – тебе не нравится моя новая кожа, мои тёмные волосы, глаза цвета крыла ворона? Чего же ты ждал?
Огонь очищает, освобождает от человеческого бремени. Я больше не принадлежу твоему миру. Зачем потревожил меня?
– Прости…
Нет, не хочу. Не хочу вспоминать! Тепла твоей кожи, твоей тяжести. Твоих губ на моей груди. Забыть, забыть!
– Сгинь! – кричу, но рот зашит грубыми нитками. Из глаз по обожжённым щекам ползут холодные чёрные ручьи.
Ты в ужасе отступаешь, падаешь на землю и всё смотришь на меня. Кого же ты хотел увидеть?
Вдыхаю густой туман: близко, уже совсем близко.
Тяну руку к твоему лицу: не смеешь пошевелиться, скованный кошмаром, от которого не проснуться, не сбежать. Провожу ледяными пальцами по мягкой коже: такой тёплой, такой живой…
Пахнет травами, потом и молоком… Спину царапает грубое дерево. Белое платье валяется на грязном полу. Из корзины рассыпались красные яблоки, треснули от спелости, истекают сладким соком.
«Люблю тебя», – шепчет светловолосый принц, целуя наивную девчонку.
Грудь разрывает крик, неспособный выйти наружу.
– Хочу… освободить тебя, – произносишь непослушными губами.
Глупый, глупый… Я уже свободна! А ты?
Трещит, разрываясь, плоть.
Как быстро ты затих, как безмятежно смотришь в небо.
Сердце ещё трепещет в ладонях, выпуская тёплый пар в холодный воздух. Держу твой подарок, твою дань. Свою месть. Сжимаю, впиваюсь острыми когтями в тугую красную плоть – по рукам струятся алые реки.
Приказываю: «Стучи!» – и с улыбкой закрываю глаза.
Выстрел пронзает тишину. Пуля пробивает грудь. Разлетаюсь звонкими осколками, перьями белого ворона, утренними росами…
– Говорил же, малец приведёт к ведьме. Околдовала, проклятая! – кузнец опускает ружьё, сплёвывает на землю и неуклюже крестится. – Ну, теперь уж всё кончено, успели к третьему дню. Рассыпалась прахом от серебряной пули… Ведьма!
– Она его сердце того, вырвала, – лепечет юноша, выглядывая из-за широкой спины отца.
– Вот будет тебе уроком, – гремит кузнец и поворачивает лошадь, – не таскай девчонок на сеновал раньше времени!
– А он как же?.. Мы его не заберём? – юноша оглядывается на бездыханное тело, распростёртое на земле, не в силах оторвать взгляда от тёмного провала в центре груди.
Холодный густой туман крадётся к мертвецу, тянет к нему свои щупальца.
– То ж ведьмина дань, дубина ты, – ворчит кузнец. – Всему вас учить надо!
На мягком зелёном мху, словно спелое красное яблоко, лежит, истекая соком, твоё сердце. Тук… Тук… Тук…
Чёртова метка
Лето пришло жаркое и сухое. Чёртово пекло – так говорят.
Днём зной стоит недвижимо, – точно дух в истопленной по-чёрному бане, – не спрятаться от него, не скрыться. И даже ветер, страшась обжечься, облетает село стороной. Лишь к полуночи чуть остывает воздух, чтобы с первыми лучами солнца всё повторилось сызнова…
В богатой купеческой избе душно. Три высоких, узких оконца, украшенных воздушными заморскими тюлями, заперты на щеколды. Тяжёлая дверь, ведущая в сени и обитая войлоком, закрыта плотно, будто на дворе лютая зимняя стужа.
Просторную горницу украшает высокая, фигурная да пёстрая, изразцовая печь на золочёных ножках. Слева от печи – широкая лестница, ведущая наверх, во светёлки. Справа – большой расписной сундук с откинутой крышкой. В углу над сундуком, под самым потолком – иконы в резных рамах.
За круглым дубовым столом под окошком сидит девушка в простом белом сарафане с голубым орнаментом на поясе и широких рукавах. Она так увлечена шитьём, что и не чувствует духоты: тонкие пальцы порхают над топко-синим штофом. До чего же хороша ткань! Иголка ловко ныряет в плотный, гладкий шёлк и тянет за собой золочёные нити, выписывая драгоценный узор…