— И тогда я понял, что несмотря на все попытки возненавидеть тебя, я всё равно продолжаю тебя любить. И я влюблялся в тебя каждый раз снова и снова, снова и снова… И с каждым разом всё сильнее.
Последняя страница. Пещера, красное пламя, выкрикнутые в отчаянии слова и поцелуй. Жаркий, горячий, опасный для обоих. Взрыв эмоций, погасивший то пламя…
«Пожалуйста, Марс. Не оставляй меня. Ты мне нужна, Марисса Блэк. Я люблю тебя. Не уходи. Я люблю тебя, слышишь?»
Сердце сжалось, в горле от волнения встал предательский ком. Я чувствовала, как ноги становятся ватными, как подрагивают руки. Дыхание сбилось. Смятение, волнение и какая-то невероятная радость поднимались откуда-то с глубины души. Я обернулась к Эду, намереваясь что-то сказать, но все слова в миг утратили смысл. Серые глаза, мерцавшие яркой синей искрой во глубине зрачков, с надеждой и нежностью смотрели на меня.
— Ты лучшее, что случалось в моей жизни, — прошептал он. — Я люблю тебя. Давно, безумно, неправильно, но… люблю.
— Я люблю тебя, — заворожённо повторила я. Мне не верилось, что я смогла это сказать. — Я тоже тебя люблю, Эд.
========== Часть 22. (Пешки и ладьи) ==========
— Я чёртов гений!
Именно с этой фразой Лина влетела в гостиную Рейвенкло, переполошив отдыхающих там студентов. Мы с Эдом сидели, склонив головы над томиком сонетов Шекспира, когда это чудище подлетела к нам. Мы подняли на неё глаза. Подруга была бледна, измазана в чернилах, серые отросшие волосы были всклочены, под лихорадочно блестевшими глазами залегли роскошные здоровенные мешки.
Прошло две недели после нашего с Эдом объяснения в Выручай-комнате. Следующим утром, когда мы появились вместе в Большом Зале, держась за руки, нас оглушили восторженные выкрики. Мародёры наперебой вопили: „Наконец-то! Поздравляем! А ты не верил! Джим, гони галеон!“. Кто-то косился на нас с откровенным недоверием. А нам было плевать. Я была счастлива, сжимая в руке ладонь этого изумительного парня. Больше, кажется, мне и не нужно было.
Так же за минувшие две недели мне удалось-таки поговорить с Бетти. Она слёзно извинялась за то, что натворила. Сказала, что вообще не знала, к чему приведёт использование такого заклятия. Когда я спросила у неё, где она вообще взяла такое заклинание, Бетти снова начинала реветь. Из её всхлипов было понятно только: «Из книжки… Там было написано „от врагов“! Ну, я и использовала! Я же не знала!» Я прочитала ей короткую, но содержательную лекцию о том, что нельзя использовать незнакомые заклинания, особенно с такими пометками, особенно написанные где-то вручную.
— Кто бы мог подумать, что Бетти такое может, — говорила я Эду после. — В смысле, у неё же интеллект табуретки! А она такие вещи может творить! Думаю, у неё круциатус на щекотку больше походил бы, а вот вам поворот!
— Ну, раз в год и табуретка стреляет, — смеялся Эд, приобнимая меня. — Да ладно. Всё кончилось. Жаль только Бетти. После того, что она устроила, все её шарахаются…
Это было правдой. С Бетти больше никто не разговаривал, а если и разговаривал, то по делу. Все косились на неё несколько настороженно, словно ожидая, что она вновь разразится убийственно-кровавыми заклятьями.
Пожалуй, только Лина ничего не замечала. Она читала. За завтраком, за обедом, за ужином, украдкой читала на уроках, порой почитывала во время тренировок. История с Ловушкой Исиды захватила девушку с головой, так что та, кажется, забыла, как жить, полностью погрузившись в копание среди книг. Дамблдор выписал ей направление в Запретную Секцию, так что источников информации у неё было больше, чем этот книжный червь мог переварить.
— Ну, поведай нам, гений, в чём твоя гениальность? — криво усмехнулся Эд, обнимая меня одной рукой. Я положила голову ему на плечо и принялась слушать длинную заунывную лекцию.
— Знаете, — лихорадочно сверкая очами, выдохнула Лина. — Какой самый главный недостаток самоуверенных придурков-учёных, считающих себя гениальными?
— Какой?
— Они самоуверенно считают себя гениями, оставаясь придурками! Они копали везде, но не додумались искать в Хогвартсе! В Запретной Секции есть книги, написанные в единственном экземпляре. Если свести факты, которые я почерпнула там с общеизвестными понятиями, включить мозг, логику и интуицию, то складывается общая картина!
— Излагай, о, великая повелительница знаний! Мы внемлем тебе! — в голос завыли мы с Эдом и рассмеялись.
Лина, прищурившись, пристально на нас посмотрела.
— А давно вы? ..
— Две недели, — ответили мы в голос.
— А, поздравляю! Стоп! Сначала мысль, а то ускользнёт! Так вот!
Лина расстелила на столе пергамент, испещрённый её заметками, записями и рисунками. В центре было изображение небольшой шкатулки и свернувшейся на ней в клубок змеи, оплетающей какой-то шар.
— Это Ловушка! — заявила подруга, ткнув пальцем в рисунок. — Я выяснила несколько вещей. Во-первых, её создателя действительно затянуло в неё вскоре после изобретения Ока Гора. Во-вторых, она крепко связана с нынешним владельцем. В любой ситуации, кто бы ни держал её в руках, она перекачивает энергию жертв только своему хозяину. В-третьих, с помощью Ока Гора можно попасть в эту Ловушку, оставшись живым, целым и невредимым, а после и выбраться из неё, но там масса условий, которые я не разобрала. В…неважно, в каких, я уже запуталась. Так вот, чтобы деактивировать Ловушку, необходимо разорвать связь с владельцем. Это можно сделать только с помощью Ока и, как я поняла, изнутри.
— А как же тогда в прошлый раз её деактивировали? — спросила я. – Ну, Рем рассказывал, что Ловушка применялась несколько лет назад.
— Её владельца пристрелили, — пожала плечами Лина. — „Пока смерть не разлучит нас“. С Волдемортом можно было бы попытаться, но к нему хрен подступишься.
— Это уж точно, — вздохнула я. — Что-то ещё?
— Ну… Ловушка может выбирать жертв сама, а может по указке хозяина. Что она представляет внутри, никто не знает, ибо пока никто не выбирался оттуда живым. Зато я узнала, где можно искать Око Гора! Это уже плюс. И ещё что-то… ой-ой-ой… забываю! Плохо-плохо-плохо!
— Ну, так беги к Дамблдору, пока совсем не забыла, — посоветовал Эд.
— Да! Да, точно! Бегу! — Она сгребла в охапку пергамент. – Да, и ещё раз поздравляю! Я же говорила, тебе, Эд! Ещё тогда, в лесу!
Она пулей вылетела из гостиной. Мы с Эдом рассмеялись, глядя ей в след. Эд слегка покраснел.
— Так, на чём мы остановились…А, вот оно.
„Кто, злом владея, зла не причинит,
Не пользуясь всей мощью этой власти,
Кто двигает других, но, как гранит,
Неколебим и не подвержен страсти, —
Тому дарует небо благодать,
Земля дары приносит дорогие…“*
Я слушала, как струится его голос, блаженно улыбаясь. За окном выл ветер, что-то тихо бормотали студенты. Я нежилась в тёплых объятьях, с наслаждением слушая голос любимого человека, читавшего мне стихи.
Всё было хорошо.
А за окном разыгрывалась непогода…
***
Третий день в Лондоне бушевала буря. Мелкий мерзкий дождик, моросивший три дня подряд, обернулся ливнем, порывы яростного ветра со свистом гнули деревья. На Лоуэлл марш на пороге дома с тихим хлопком появился укутанный в чёрное пальто человек. Скрываясь от косых хлещущих капель дождя, он распахнул парадную дверь и шагнул в освещённый тёплым светом коридор.
Из маленькой комнатушки тут же выглянула консьержка. Близоруко щурясь, она поправила очки и всмотрелась в вошедшего мужчину, отряхивающего намокшее пальто.
— Ах, Джейсон, это ты! — всплеснула она руками, узнав обитателя последней квартиры. — Ну и погода, надо же! Как можно из дома-то выходить в такое ненастье? Батюшки, Джейсон, ты даже почти не промок! Чудеса какие!
— Такси подбросил прямо к порогу, — солгал мужчина, поднимаясь по каменной лестнице на последний этаж.
На тёмной площадке он хотел было достать ключи, чтобы отпереть замок, когда увидел, что дверь открыта. Мужчина усмехнулся. Во всей Англии только семь человек знали о его нынешнем убежище и только двое могли осмелиться явиться в его дом без приглашения. Он вошёл в квартиру, нарочито громко хлопнув дверью, неторопливо снял пальто, повесил его на вешалку, поправил овальные очки и, памятуя о том, каким нетерпеливым мог быть его гость, он по-прежнему неторопливо прошёл на кухню. Взмахом волшебной палочки он вскипятил чайник, долго и со вкусом выбирал из множества баночек чай, тщательно подобрал три чашки из сервиза, оставленного прошлыми жильцами.