— А теперь это!
— Да уж, где явится По, жди похорон, — подхватил Крокетт, бросив слегка насмешливый взгляд на капитана полиции. — Но ведь вы не предполагаете, будто он…
— Я не высказываю никаких предположений, — отрезал Расселл. — Я объективно излагаю факты.
Но, несмотря на эту отговорку, мне стало со всей очевидностью ясно, что отныне Расселл видит во мне подозреваемого, вероятного преступника, с неслыханной жестокостью свершившего ряд душегубств, начиная с убийства Эльмиры Макриди. Ледяная струя пробежала по позвоночнику, сердце ускоренно забилось, во рту сразу же пересохло. В этот момент граф Лангедок, маячивший в нескольких шагах позади капитана Расселла, вышел вперед и заявил:
— —Excusez-moi,[62] месье префект, но я слышал ваш разговор, и как бы малоприятно ни было мне бросать тень сомнения на свидетельство мистера По, я должен по совести сказать, что не видел на балу у несчастной миссис Никодемус человека в костюме la Mort.[63]
Резко обернувшись к французу, Крокетт — черты его обычно красивого лица исказила гневная гримаса — вопросил:
— Вы назвали моего напарника лжецом, мось-ка?
— Отнюдь нет, — с негодованием парировал тот, — я утверждаю лишь, что хоть я присутствовал на балу с самого начала, я не видел гостя в подобном костюме. — И, заносчиво изогнув бровь, прибавил: — А вы видели?
Вопрос застал покорителя границ врасплох.
— Ну-у… нет, — озадаченно ответил он. — По правде сказать, не то чтобы видел. — И, поспешно обернувшись к Расселлу, добавил: — Но это же ничего не значит. Самый востроглазый индейский разведчик на всем белом свете не сумел бы тут заприметить каждого. Да в этот вигвам народищу набилось, что муравьев в гнилое дупло.
С минуту капитан Расселл постоял в раздумье, внимательно глядя на Крокетта и пощипывая пальцами нижнюю губу. Потом, обернувшись к своим молодым подчиненным, скомандовал:
— Макграт! Вы и Блэр ступайте в бальный зал и расспросите свидетелей. Постарайтесь установить, видел ли кто-нибудь гостя, одетого так, как описывает мистер По!
При упоминании о других гостях меня сотрясла судорога внезапного, всепоглощающего страха. Я был до такой степени поглощен — оглушен — последними катастрофическими событиями, что совершенно забыл о Виргинии!
Протянув руку, я ухватился за бахромчатый рукав рубашки из оленьей кожи и дрожащим голосом принялся тревожно расспрашивать полковника, где находится сейчас моя дражайшая сестрица.
— Не трепыхайтесь, старина! — подбодрил меня покоритель границы. — Марианна Муллени отвезла ее домой. Я решил, поблизости от этой адской резни девчонкам не место.
Я ослабил хватку, в какой сжимал край одеяния полковника, и испустил глубочайший вздох благодарности и облегчения. Как раз в этот момент я обратил внимание на возникшую возле двери суету. Направив свой взгляд в эту сторону, я понял, что суматоха вызвана появлением нового гостя, который пытался проложить — или даже пробить — себе путь через группу зевак, сгрудившихся в коридоре перед спальней. Мгновением позже толпа расступилась, и порог спальни переступил весьма своеобразный персонаж. Личность его тут же была раскрыта капитаном Расселлом, который шагнул ему навстречу и приветствовал его:
— Здравствуйте, мистер Бедлоу! Мы вас ждем.
Это имя было мне знакомо по многочисленным газетным заметкам, в которых я годами находил отчеты о разнообразных преступлениях, несчастных случаях и катастрофах. Это был не кто иной, как коронер города Балтимора, мистер Огастес Бедлоу. Поскольку я никогда прежде не встречался с ним воочию, я воспользовался этой возможностью, чтобы к нему присмотреться. Врач, с головы до пят облаченный в черное, был необычайно высок и худ. Он сильно сутулился, члены его были также необычно худы и длинны. Широкий покатый лоб. В лице ни кровинки. Большой рот с бледными, раз навсегда сложившимися в гримасу губами. Неестественно большие глаза были непрозрачными, тусклыми, словно затянутыми пленкой, как глаза давно погребенного трупа.
В целом он производил впечатление глубочайшей меланхолии, вечного, ничем не рассеиваемого уныния.
Без единого слова, не сбиваясь с шага, Бедлоу решительно пересек комнату и, склонившись над более крупной из двух окутанных простыней фигур, опустил свою длинную костлявую руку и резко отдернул пропитанную кровью простыню. Это движение было столь внезапным, что я не успел отвести взгляд, и перед моими глазами предстало зрелище, от которого самый мозг застыл у меня в костях.