Это был сам Сатана, император Преисподней. Я понял, что он пришел овладеть обреченным городом.
В следующий момент я заметил на драконе еще одного всадника: женщину, увенчанную сверкающей алмазной диадемой, в ослепительном белом платье. Ее неземная красота наполнила мое сердце трепетом и ужасом узнавания.
Это была Флоретта.
Багровая туча закрыла собой все небо, и город погрузился во мрак; там, где трепетали солнечные лучи, воцарилась тьма. Я вздрогнул и с ужасом открыл глаза.
Надо мной стоял доктор Петри. Его тень лежала на моем лице.
— Привет, Стерлинг, — бодро сказал он. — У тебя опять приступ?
В ответ я лишь пожал плечами и через секунду совершенно пришел в себя. И, как только сознание вернулось ко мне, я увидел, что передо мной — тяжело больной человек. Доктор Петри стоял, привалившись к белой стене веранды, рядом с большим кувшином для вина, который сейчас служил цветочным горшком.
На нем не было шляпы, и его темные взлохмаченные волосы за этот день буквально покрылись пеплом. Он курил сигарету и смотрел на меня тем пронизывающим взглядом, который культивируют в своей практике все без исключения врачи. Его глаза задорно поблескивали, хотя под ними лежали глубокие тени.
— Целый день в воде, и, как следствие, дурной сон и кошмары, — предупредил я его диагноз.
Петри покачал головой и стряхнул пепел в кувшин.
— Тропическая лихорадка — не шутка даже для организма с твоей конституцией, — веско произнес он. — По-видимому, Стерлинг, тебе вредно иметь много свободного времени.
Однажды в верховьях Амазонки, куда я забрался по роду своей профессии — охотника за орхидеями, я был сбит с ног жестоким приступом тропической лихорадки. Мое состояние было безнадежным, и товарищи по экспедиции оставили меня там, где я лежал. Один на один с джунглями и с Богом. Если бы не немец-золотоискатель, перед которым я в вечном долгу, я стал бы добычей любителей падали.
— Что свобода? Нечто эфемерное… — заворчал я, морщась от головной боли, и налил себе виски. — Если кто и платит за свободу ценой здоровья, то только вы. Скоро вы загоните себя в могилу. Запомните мои слова, доктор.
— Слушай, — прервал он меня, — оставим мое здоровье. У меня серьезные неприятности.
— Что, еще один?
Он кивнул.
— Сегодня на рассвете.
— Кто на этот раз?
— Садовник. Он работал на вилле, которую сейчас снимают американцы. Та, что на склоне Сент-Клер де ла Рош со стороны моря.
— Сент-Клер де ла Рош, — как эхо, повторил я.
— Да, то самое место, которое вы облюбовали для исследований.
— Вы думаете, его можно спасти?
Он нахмурился.
— Картье и другие в полной панике, — бросил он. — Если вся правда об эпидемии просочится в город, от Ривьеры останутся одни стены. И они знают это! Сегодня, Стерлинг, я потерял еще одного больного.
— Как?
Пальцы Петри нервно пробежали по волосам.
— Видишь ли, диагноз невероятно затруднен. В крови первого больного я обнаружил трипаносомы. Удивительно, во Франции — муха цеце! Да это просто смешно, и тем не менее я вынужден поставить диагноз — сонная болезнь. Рискнул применить «654», препарат Байера в моей модификации, — тут он скромно улыбнулся, — и чудом больной выкарабкался.
— Почему чудом? А как же ваш препарат?
Он посмотрел на меня как на ребенка, и я подумал, что он выглядит совершенно измученным.
— Препарат действен лишь в случаях сонной болезни, да и то на ранней стадии. Но тут налицо не сонная болезнь!
— А что же?
— Вот они, чудеса-то! Я высеял культуру трипаносом из крови больного. У меня глаза на лоб полезли, когда я рассматривал их под микроскопом! Оказалось, что эти трипаносомы не зафиксированы наукой. С одной стороны, они по всем признакам принадлежат к возбудителям сонной болезни, с другой… одним словом, я открыл новый вид трипаносом, Стерлинг! С той минуты я безостановочно над ними работаю.
— Именно безостановочно!
— Оставь. Стерлинг, — поморщился Петри. — Опять ты о своем. Ты только посмотри, что я нашел!
Петри вскочил и принялся возбужденно расхаживать по комнате.
— На одной из трипаносом сидела бацилла пестис!
— Бацилла пестис?
— Да, Стерлинг, бацилла пестис. Обыкновенная чума.
Я вытаращил глаза.
— Во всем этом есть одно «но», Стерлинг, — продолжал доктор Петри. — Обнаруженные мной трипаносомы имеют качественные отличия от уже известных, но то же самое я могу сказать и о бацилле пестис! У нее иное строение мембраны. А во-вторых, налицо симбиоз, заметь, удивительно гармоничный симбиоз простейшего и бактерии, что само по себе невероятно!
— Будьте милосердны, доктор, — взмолился я. — У меня кружится голова от ваших открытий. Единственное, что я понял, — всем нам здесь крышка.
— У тебя ясные мозги, Стерлинг, но пара извилин им бы не помешала, — начал Петри и вдруг взорвался: — Все наши знания пошли к черту, Стерлинг! Природа снова наставила нам рога! Ах, что же делать, что же делать…
Он замолчал, заложил руки за спину и забегал по комнате.
Его настроение передалось мне; я забился в кресло и стал размышлять.
Когда Петри оканчивал первый курс Эдинбургского университета, мой отец был приглашен читать лекции на кафедру микробиологии. Они быстро оценили друг друга, и между маститым профессором и зеленым студентом завязались теплые отношения, которые в скором времени переросли в дружбу. С тех пор они так и остались друзьями.
Мы еще жили в Эдинбурге, когда доктор Петри окончил университет и отправился на практику в Каир. Иногда по делам он наезжал в Лондон. Тогда мы встречались с ним. Одно время я даже провел у него в доме часть своих каникул. Итогом наших встреч стала крепкая дружба. Помню, как был я разочарован, когда он, по случаю вручения ему медали Королевского медицинского общества за исследования в области тропических болезней, приехал в Лондон один, без своей юной жены. Мне много рассказывали чудесного о ее красоте, но, к сожалению, я так и не смог выразить ей свое восхищение.
Его настоящий визит предполагался на короткий срок, однако был продлен по настоянию французского правительства. За последнее время репутация доктора Петри значительно выросла, и французы, узнав, что он в Лондоне, попросили его заняться этой странной болезнью, которая уже унесла несколько жизней. Они предоставили в его распоряжение виллу «Жасмина», небольшую, но весьма живописно расположенную неподалеку от Ривьеры.
Тремя неделями позже, получив известие от моего отца о моем возвращении из Бразилии, Петри выехал в Лиссабон, чтобы встретить меня. Я был очень плох. Тропическая лихорадка, длительное плавание через Атлантический океан изнурили мой организм до нервного истощения. Петри забрал меня к себе, чтобы своим профессиональным оком наблюдать за процессом моего выздоровления. Несколько дней меня мучил страх остаться инвалидом, но потом дела пошли на поправку.
— Ты не видел нового пациента? — неожиданно спросил Петри.
— Нет.
Он подошел к окну, поставил свой стакан на подоконник и, внимательно посмотрев на меня, сказал:
— Я бы хотел, чтобы ты взглянул на него. В Бразилии тебе, конечно, приходилось сталкиваться с редкими болезнями, к тому же ты видел жертвы угандийской сонной болезни, жуткий оскал у трупов и то, что Картье называет «черными стигматами». Твоя профессия, Стерлинг, просто клад. У тебя колоссальный опыт, поэтому мы сейчас поедем в клинику, и ты внимательно посмотришь на моего больного. А вдруг что-нибудь вспомнишь!
Я начал медленно набивать трубку.
— Ни за что, доктор, — ответил я.
Грохот далекого выстрела сотряс тишину. Крейсер французского военно-морского флота вошел в залив Виллефранс…
ГЛАВА III
КРОВАВЫЕ ПЯТНА
— Боже мой, какой ужас! Закройте его, доктор. Я не усну от кошмаров.