Пока он рассказывал, я снова не дышала. Наблюдала, как его ловкие руки режут кусок мяса, как напрягаются бицепсы, как двигаются пальцы. Наверное, я бы сказала, что это колдовство. Магия. И, наверное, я не должна и доли тех ощущений испытывать рядом с мужчиной, которого почти не знаю. Он ведь не Роберт. И, наверное, я чувствую только телом, которому всё равно, кто из них рядом.
Это открытие огорчает меня так, что снова хочется плакать. А ещё мне кажется, что мужчина понимает мои терзания и сомнения, потому что его губы почти касаются моего уха, когда он доверительно шепчет:
– Роберт не умеет готовить мясо, но мы об этом никому не скажем, правда?
Я киваю поспешно, а затем он мягко берёт меня за плечи и отодвигает от плиты, к которой я стояла ближе.
– Займись салатом, а здесь я сам, позволишь?
И мне не остаётся ничего другого, как подчиниться. Но это именно то, чего я жажду: быть ведомой, идти за приказами, следовать за голосом, что раздаёт команды, позволяет мне не делать выбора, а просто довериться чьей-то воле.
Это точное попадание в мои желания. Это идеальное решение, когда я – только инструмент в умелых руках того, кто мною руководит.
Я теряюсь ещё больше. Роберт или Родион?.. Запутавшееся сердце бьётся отчаянно, потому что оно заходится в восторге от силы, мощи, уверенности того Инденберга, который сейчас стоит у плиты.
Он такой же точно, как и тот, что сейчас ведёт серьёзный разговор где-то там, в одной из комнат этого странного жилища. Но нет. Не такой. Теперь я знаю точно, что Роберт не умеет жарить мясо.
Кто из них?.. Роберт или Родион?.. Готова ли я заменить одного другим, только потому что они похожи, а я не умею их различать? Не вижу разницы? Ведь внешнее не равно внутреннему?
Ещё бы понять, чем начинены эти мальчики по фамилии Инденберг…
Ужин получился простым, но приготовили мы с Родионом много. Шутка ли – семь человек накормить. Стол пришлось раздвигать. Но места тут хватало. За этим столом уместилось бы и в два раза больше.
Семья. Так я видела и воспринимала реальность и людей, что собрались поужинать. У них семья. Все они – родственники. Одна я выпадаю из схемы. Но с ними так хорошо, что я не чувствую себя совсем уж одинокой.
Родион сел рядом. Это хорошо, что я не вижу его глаз. Зато прекрасно чувствую, как от его тела идёт тепло – странное, будоражащее, заставляющее сжиматься и замирать.
Он не обманул: мясо получилось замечательное, вкусное, сочное. И если бы не общее напряжение за столом, я бы могла помечтать, что все мы тут – друзья, собрались, чтобы поговорить, расслабиться, посмеяться.
Ничего этого нет в помине, хоть о чём-то всё же за столом говорят, перебрасываются репликами. Я не вслушиваюсь, потому что пытаюсь понять, как жить дальше со всем, что на меня свалилось.
Это эгоистично, наверное. Свалилось много чего на всех, я знаю. Но все, кто сидят вместе со мной за столом, связаны и объединены. У них – общие тайны, где нет мне места. И всё же я не чувствую себя совсем оторванной. Или не хочу. Потому что если буду думать по-другому, совсем потеряюсь и не смогу себя найти.
После ужина народ разбредается по комнатам, я остаюсь одна. Мыть посуду и убирать. Нет, я не Золушка в богатом доме. Ника порывалась помочь.
– Я сама, – сказала так, что никто не посмел возразить. Ну, кое-кто и не пытался. Илью и Данку будто ветром сдуло. Этим только дай послабление – будут бегать от скучных обязанностей.
А я люблю мыть посуду. Вытирать досуха тарелки, драить стол до блеска, чтобы всё вокруг сияло чистотой.
И я солгала: со мной остался Родион. Стоял у окна и наблюдал. Помощь не предлагал, но и не ушёл никуда.
Наверное, я должна чувствовать неловкость, а мне наоборот – легко. От чувства, что он рядом. И даже то, что он меня разглядывает, не смущает. Это как светлячки по коже. Это как надёжность, от которой спокойно.