К утру, наверное, угомонились все. Я тоже примостилась на кровати возле окна, но раздеваться не стала. Мне всё казалось: это недоразумение, скоро всё выяснится, хотя в глубине души понимала, что никакой ошибки нет. Ничего не изменится, а эта тихая ночь, хоть и страшная, – просто ночь, которую нам надо пережить.
Никто не пришёл по нашу душу. Никто не заставил нас танцевать перед толстосумами. Некому было нас защищать. Пять девочек потерялись в огромном городе, как горстка осенних листьев, которыми кто-то злобно поиграл и бросил в чужую среду. Зачем? Для чего? Это нам ещё предстояло узнать.
Наутро пришли охранники и начали выводить нас по одной из комнаты: в соседнем помещении нас ждали врач и медицинское обследование.
Как оказалось, осмотр был тщательный, а не поверхностный.
– Кровь брали и мазки, – шёпотом рассказывала Галя, – и на гинекологическом кресле смотрели.
Дошла очередь и до меня. На первый взгляд, ничего особенного: женщина-врач и медсестра. Ощущение, будто попала в поликлинику на профосмотр, но все мы понимали: всё не просто так. Особенно, если учесть, что нас охраняли и не особо церемонились.
Бессловесный скот – иначе и не назовёшь.
– Virgo[1], – переглянулись между собой врач и медсестра.
Смотрели они на меня внимательно, как на диковинку. Что это означало, я не знала и спрашивать не стала. Но на следующий день забрали только меня. Девочки остались, а меня снова затолкали в знакомый микроавтобус и снова куда-то повезли.
К тому времени я дошла до какой-то точки невозврата, когда всё вокруг видится в тумане. Наступила вялость и апатия. Шевелиться было лень, но страх бился под кожей неровным пульсом, не отпускал ни на секунду.
А может, мне что-то в питьё добавили – кто знает? Чтобы не проявляла чудеса сноровки, не истерила, а вела себя спокойно. Об этом я уже подумала много позже. А в тот час, что везли меня вначале по ровной дороге, а позже – по ямкам и кочкам, я сидела отупевшая и безразличная ко всему.
В окно не смотрела, дорогу не запоминала: бесполезно. Хотелось уснуть и не просыпаться.
Привезли меня в какой-то другой дом, но ощущение, будто сделали круг и вернулись туда же, где нас держали с девочками до этого. Правда, на этот раз провели в дом – втолкнули, как преступницу, в двери, отчего я почувствовала себя совсем плохо.
Невиданная роскошь. Я обводила взглядом богатое убранство, изысканный интерьер, и ничего в душе моей не шевелилось. Ни восторга, ни любопытства. Я понимала, что это клетка, из которой мне не выбраться.
Меня провели по коридору и впихнули в ещё одну дверь – тяжёлую, наверное, из натурального дерева. Дверь за мной захлопнулась, и я осталась стоять посреди кабинета.
Тяжёлые шторы скрывали окна. На стеллажах стояли книги в красивых переплётах. Под ногами – пушистый ковёр. Справа – диван, а дальше стол. Перед ним, развалившись в кресле, сидит мужчина.
Не старый ещё, но уже потрёпанный жизнью: мешки под глазами, обвисшие щёки, толстые губы. Руки сложены на животе – круглом, как у женщины на сносях.
– Здравствуй, Лейсан, – произносит он, разглядывая меня. Голос у него тоже бабский – высокий, противный.
Я почувствовала, как меня замутило. Нет-нет-нет… Я не хочу!
– Какая же ты робкая, девочка, – он так и сидел, не шевелясь. – Сладенькая, – гадкий, омерзительный, жуткий, а глаза у него масленые, так и шныряют, смакуют, рассматривая меня не спеша.
– Подойди ко мне, – приказывает, и я вдруг понимаю: не могу.
– Нет, – мотаю головой и пячусь.
– Плохой ответ, Лейсан. Ты обязана говорить только «да», иначе я тебя накажу. Так накажу, что ты навсегда запомнишь короткое, но правильное слово.
Он встал. Ростом чуть выше меня. Руки короткие, ноги тоже. Пальцы как сардельки. Я продолжала пятиться, пока он не схватил меня за волосы. Для такой туши он достаточно проворно двигался. Да и силой его бог не обделил. Но для моих метр шестьдесят и комплекции любой мужчина будет сильным.
– Красивая. Сладенькая, – шлёпал он губами и трогал руками.
Меня передёрнуло от отвращения и затошнило ещё больше. В какой-то момент он увлёкся и отпустил мои волосы, и тогда я поняла, что если не сейчас, то никогда. Он так и оприходует меня, как покорную ослицу, а я буду давиться слезами и молчать.