К счастью, этот путь остался позади. И вот я стою, пытаясь сдерживать слёзы, у распашных ворот имения, в котором мы обитаем как прислуга, ожидая, когда мне будет позволено выйти.
— Только не реви. Терпеть ненавижу женские слёзы. Да и кто им поверит? Все знают, что старшая дочь Сойелов — задира и грубиянка.
Слёзы мгновенно высохли. Привыкшая к подобным хамствам в свой адрес, я отреагировала, как всегда, — разозлилась. Медленно развернулась, потому как в подобном платье это довольно тяжёлое занятие, и посмотрела на неожиданного собеседника.
— Отвратное платье! И что за бабские украшения на тебе?
— На вас! — поправила гостя я.
Мама учила меня быть леди и требовать к себе подобающего отношения.
— Хорошо, — тут же согласился неизвестный мне гость. — На вас бабские украшения. Долой!
И прежде чем я, пребывая в шоке, что-либо успела осознать, на мою шею легли тёплые руки. Расстёгнутое бабушкино колье в мгновение ока оказалось на низком столике.
— А это необходимо приподнять.
Те же тёплые руки дёрнули опущенные матерью рукава и скрыли плечи. Но самым диким оказалось то, что эта — не побоюсь этого слова — сволочь опустила руку к моей груди и одним резким движением подтянула мой спасительный платок, прикрыв оголённые участки тела.
Маленькая ладонь пошла в атаку ещё до того, как было принято осознанное решение. Но прежде чем рука коснулась щеки противника, кисть была перехвачена, и серо-синие, как небо перед грозой, глаза вперились в мои голубые. Пухлые губы ухмыльнулись, прежде чем произнести:
— Нет, малявка. Не стоит будить зверя.
— Щеночка, что ли?!
Леди из меня не выходило, да и не заслуживал этот негодяй воспитанного отношения.
— Мерзкая сволочь, — почти прошипела я.
— Сколько злобы… — уже в голос смеялся урод.
— Мой жених отрубит тебе голову! — бросила я от безысходности, прекрасно осознавая, что герцог Лунгри вряд ли станет защищать свою без пяти минут невесту.
— Не думаю.
Эта сволочь даже не повела бровью и, развернувшись, вышла из холла в сторону кухни, засунув руки в карманы прямых синих брюк.
Меня переполняла ярость, и казалось, что всё вокруг должно быть поглощено ало-красным столбом пламени, который извергается из глубины моего сердца. Но пламени не было. Земля под ногами не разошлась трещинами и не поглотила очередного невоспитанного обидчика. А всё потому, что моя семья потеряла богатство и идёт на поводу у общества. Меня некому защитить.
За окном продолжало сиять солнце, лучи которого согревали тело. Птицы распевали летние песни любви, а в саду всё ещё ждал жених, с которым мне предстоит познакомиться.
Я расправила плечи и высоко подняла голову. Нет! Не позволю ещё одному грубияну сломить себя. Соседи, родственники, те, кто когда-то были друзьями нашей семьи, уже давно убили во мне слабую девчонку. Больше никто не сможет заставить меня бояться. Больше не будет краснеющего лица, когда меня осуждают за деяния моего отца. Больше не будет опущенных от стыда глаз. Не позволю никому! Никогда! Нужно быть глухой — буду глухой. Надо стать слепой — ослепну. Надо закрыть рот — закрою. Пусть все видят ту, кого хотят видеть, и не ведают о той, кем я в действительности являюсь.
Руками, придерживая подол платья, я вышла на лужайку. От яркого солнца сначала все присутствующие казались лишь расплывчатыми фигурами. По мере приближения я начала различать лица, на которых расположились широкие лживые улыбки с нотками презрения во взгляде. И я вспомнила, что тоже должна улыбаться.
— Амелия, ты так выросла. И не скажешь, что ещё пару лет назад лазила по деревьям.
Хотелось сказать, что ещё неделю назад я с братьями ночью воровала яблоки у них во дворе. Но вместо этого, широко улыбнувшись, проговорила:
— Благодарю, графиня Ниата. Как поживает Арен? Я слышала, он ездил отдыхать на источники.
Женщину передёрнуло, но, к её чести, лицо осталось таким же сияющим от счастья. Все знали, что её сынок попортил несколько деревенских простушек. И одна из них понесла. А молодой человек, чистая душа, решил признать свои ошибки, остепениться и предложил её батеньке сыграть свадьбу. Когда леди Ниата узнала об этом инциденте, устроила такой скандал, какого мир не видывал. Простушку с отцом изгнали, сына заперли в доме. Затем сослали к дяде в столицу на «исправление», а на самом деле отправили в загул.