Я верила в Бога, но не верила, что Он слышит обращенные к небу мольбы только в окружении храмовых стен. Тем не менее, входя в заполненную пахнущим ладаном и растопленным воском полумраком церковь, я почувствовала легкий трепет. Сейчас храм пустовал. Безлюдный и безмолвный он казался ещё величественней и острее заставлял чувствовать собственное ничтожество перед Творцом. Звуки шагов казались слишком громкими в окружающей тишине. Они отражались от пола и эхом возносились к теряющемуся в вышине к крестовому своду, откуда вниз скалились с нервюр[2] разверзнутые пасти мифических чудовищ.
Центральный неф[3] убегал далеко вперед, к алтарю, где в окружении чадящих свечей лежало Святое Писание. Оно было написано на древнем языке, забытом уже тогда, когда на землях Мерая, добравшиеся сюда с восточных равнин, оседали первые племена. Церковники говорили, что священные тексты, обнаруженные на каменных скрижалях, создал сам Бог, а служители просто несут людям заключенную в причудливых письменах мудрость. Я сомневалась, что даже первосвященники знали, что на самом деле скрывают выбитые на камне строчки, но людям хотелось верить. И они верили. И в каждом храме лежала собственная книга, на страницах которой снова и снова повторялись найденные на камнях символы. Такие же надписи украшали стены храма между нишами, где навеки застыли в камне сцены из жития святой Елены.
Свет, пробивавшийся внутрь храма через высокие витражные окна, цветными осколками ложился на пол. Разноцветные пятна на каменных плитах расчерчивали перекрещивавшиеся косые тени, падающие с колонн. В воздухе между крошечными сияющими пылинками висела хрупкая магия – призрачная надежда на то, что именно здесь Бог услышит людские молитвы. Архитектор этого храма был гением, сумевшим наполнить верой созданный им каменный сосуд.
Мы пошли вперед, невольно стараясь ступать как можно тише. За крайней из колонн, у алтаря стоял молчаливый прислужник в белой рясе. Церковь не закрывалась ни днём, ни ночью – и ему полагалось менять свечи у алтаря, когда те догорали, и ежечасно окуривать дом Божий ладаном. Где-то в стороне нервно скрипнула дверь. Тихий звук многократно усилила акустика.
Из исповедальни вышла женщина, одетая не по-религиозному, нескромно: между распахнутыми полами длинной, почти подметающей пол белой меховой шубы виднелось скроенное точно по фигуре черное платье, с шеи на грудь падала длинная нить золотистого жемчуга. Лицо дамы почти полностью прятала широкополая шляпа, и только вызывающе алые губы растянулись в радостной улыбке. Улыбка предназначалась вышедшему из исповедальни вслед за раскаявшейся грешницей священнику. Святой отец не попал в столб льющегося из окна света, и густая тень полностью скрадывала его лицо и фигуру. Женщина попрощалась, с видимым удовольствием приложившись губами к руке священнослужителя, и, громко цокая высокими каблуками, прошла мимо нас к выходу, подарив капитану заинтересованный взгляд и оставив после себя густой, сладкий запах духов. Прихожане церкви св. Елены обладали хорошим вкусом и немалыми средствами, что и демонстрировали Всевышнему, чтобы Он точно знал, чьим молитвам следует внимать в первую очередь.
Священник дождался, пока богатая прихожанка скроется за тяжелыми створками входной двери и только тогда направился к нам. Думая об отце Вальберте раньше, я представляла мужчину среднего или пожилого возраста с приятным лицом, теплым голосом, понимающего и по-житейски мудрого. Реальность оказалась бесконечно далека от моих представлений. Отец Вальберт был молод, не более чем на пять лет старше меня самой, и так красив, что захватывало дух. Пожалуй, он был одним из самых красивых мужчин, которых я видела за свою жизнь: высокий, статный, с идеально правильными чертами лица и невозможно голубыми глазами. Такая внешность священника легко объясняла обилие прихожанок среди его паствы. Заблудшие овцы с радостью становились на путь искупления и жертвовали кругленькие суммы на нужды церкви. Увы, за ангельским лицом пряталась прогнившая мелкая душонка. Во всяком случае, так было семь лет назад, когда мы виделись последний раз.