- Не переживай, Труд. Это всего лишь дань традиции. Мари приедет?
- Я не смогла с ней связаться. В части сказали, что у неё выходной. Надеюсь, что приедет. Они любили друг друга, несмотря ни на что. Ты, наверное, устала в дороге? В твоей комнате всё готово.
Я неплохо выспалась в поезде, но видела, что Труди хочет побыть одна, поэтому просто кивнула и отправилась к себе. Моя спальня оставалась нетронутой, несмотря на отсутствие владелицы. Лимонно-желтые стены, кремовый ковер и занавески. Огромная кровать, на которой я могла свободно уместиться поперек, покрыта бежевым покрывалом. На туалетном столике - широкая ваза с охапкой любимых мною желтых хризантем. На губах сама собой возникла легкая улыбка. Несмотря на горе, Гертруда оставалась прекрасной хозяйкой. Пышные желтые бутоны служили этому отличным подтверждением.
Ни днем, ни вечером Мари так и не появилась. Гася лампу перед сном, я раздумывала о сестре: неужели её обида настолько велика, что она не приедет на похороны отца? Не слышать о его смерти Мари просто не могла. Кончина Рихарда Гейта упоминалась в каждом выпуске новостей, а газеты пестрели глупыми заголовками.
Утром сестры всё ещё не было. Дом наполнили организаторы похорон, сослуживцы отца, репортеры. Труди выглядела усталой и больной. Под огромными глазами с тяжелыми покрасневшими веками залегли глубокие тени, просвечивающие даже сквозь слой пудры. Она вежливо расшаркивалась с каждым подходившим, чтобы выразить сочувствие, задать вопрос или уточнить последние детали похоронной процессии, но то и дело беспомощно оглядывалась, будто ожидая помощи.
Меня беспокоили меньше. Хотя я и была дочерью Рихарда, жила последние годы вдали и рассказать о последних днях жизни «великого государственного деятеля» не могла. Около десяти доставили гроб. Торжественная процессия должна была начаться из дома, затем переместиться в Собор Св. Дитриха для заупокойной мессы, а оттуда проследовать на кладбище. По всему пути уже сейчас расставляли цепочку военнослужащих.
Премьер-министр, прибывший в особняк с самого утра, выставил за дверь всех посторонних, позволив нам с Труди попрощаться с мужем и отцом. Казалось, он просто прилег отдохнуть, зачем-то принарядившись в парадный мундир. Ещё мгновение – и снова распахнутся холодные серо-голубые глаза, смягчившиеся черты приобретут обычную жесткость, на прорезанный редкими морщинами лоб упадет короткая прядь седых волос, которую отец тут же уберет привычным жестом.
Почувствовав на губах привкус соли, я поняла, что плачу. Горячие слезы, скатываясь по щекам, падали на сухие морщинистые руки, которые больше никогда не обнимут дорогих людей. Боль утраты, до того дремавшая внутри, вырвалась наружу беззвучными рыданиями.
Рядом тихо всхлипывала Гертруда. Я нащупала её ледяную руку и крепко сжала в своей ладони. Любые слова сейчас были неуместными.
- Я не опоздала! - раздавшийся позади облегченный возглас заставил меня вздрогнуть.
В дверях стояла растрепанная Мари. Черные, короткие, до подбородка, кудри топорщились во все стороны вокруг бледного, узкого лица. Кончик курносого носа покраснел то ли от холода, то ли от недавних слез. Высокая, худая фигура, затянутая в черное, выглядела обманчиво хрупкой. Сестра была точной копией матери и только серо-голубые отцовские глаза под темными изломами бровей выдавали наше родство.
- Я приехала, как смогла!
Она решительно шагнула вперед и опустилась перед гробом на колени.
- Прости, что так поздно, - прошептала, скорее почившему отцу, чем нам, и разрыдалась.
Так мы и стояли здесь втроем, в окружении цветочных венков, перед обмякшим, бездыханным телом того, кто казался несгибаемым и бессмертным.
Похороны прошли, как в тумане. Не запомнилась ни дорога, в окружении военных и чиновников, ни их длинные, наполненные пафосом речи о вкладе Рихарда Гейта в процветание Мерая, ни прочувствованная проповедь священника о загробной жизни, ни поминальный обед, устроенный в здании Парламента. В памяти остался только лакированный гроб, накрытый государственным флагом, и ворох цветов на его крышке.
Уже дома адвокат зачитал завещание, в котором отец, ожидаемо, разделил свое немалое имущество поровну между Труди, мной и Мари, пожертвовав четвертую часть на улучшение жилищных условий военнослужащих. Исключение составил только особняк. Его отец оставил мне и Мари. Гертруда, кажется, не удивилась и не расстроилась. Видимо, содержимое документа не было для неё тайной.