В миру его звали Карлом Хольцманом – и он был единственным, а потому сверх меры избалованным сыном алюминиевого магната. Испорченный богатенький наследник считал себя настоящим мужчиной и не стеснялся сорить отцовскими деньгами. Свободное время он тратил на азартные игры, женщин, и часто ввязывался в пьяные дебоши – в общем, был типичным представителем своего класса, пытавшимся разогнать извечную скуку высшего общества порочными развлечениями.
В военное время Карл, казалось, одумался и ушел добровольцем на фронт, где пробыл совсем недолго из-за слабого здоровья. Военную карьеру Хольцман продолжил в должности надзирателя в лагере для военнопленных, но и там не задержался надолго. Всего через несколько месяцев его по неизвестной причине уволили в запас, и большую часть войны Карл провел в одном из поместий отца, наиболее удаленном от Штайнбурга и военных действий. После завершения войны, когда в отстраиваемую столицу вернулась жизнь, Хольцман поспешил вернуться в город, но вернулся уже совершенно другим. Он больше не скандалил, не искал мимолетных интрижек и вообще стал до жути скучным типом. Так думали все, пока не разразилась настоящая буря.
Однажды утром общественность Руига, развернувшая свежий выпуск «Голоса Штайнбурга», была потрясена и возмущена исповедью горничной, уволенной из городского особняка Хольцманов. Несчастная девушка призналась, что молодой хозяин склонял её к сексуальной связи, более того регулярно избивал, пока в итоге не искалечил. Скорее всего, газетную заметку посчитали бы клеветой, а горничную обозвали бы лгуньей, если бы статью не опубликовало бы одно из крупнейших изданий Штайна, а жертва господского произвола не только не раскрыла лицо, но и разрешила опубликовать фотографии, где были хорошо видны следы побоев.
Пока светское общество находилось в плену сомнений, «Голос Штайнбурга» опубликовал целую серию статей с признаниями других слуг, некогда работавших в особняке. Последних скептиков заставили замолчать офицеры, служившие с Карлом Хольцманом в лагере для военнопленных. Именно там, по их словам, впервые проявились извращенные наклонности наследника алюминиевого магната.
Хольцман-старший, задействовав все свои связи, сумел защитить сына от судебного разбирательства и тюремного заключения. Горе-наследник просто исчез, и никто не знал, куда он делся на самом деле. Ходили слухи, что разгневанный отец закрыл сына в психиатрической лечебнице. Большинство считало, что Карла выслали за границу, где он продолжил вести праздный и распущенный образ жизни. Но никто и предположить не мог, что Хольцман подастся в священники.
- Господин Хольцман? – неуверенно спросил капитан, хотя сомнений быть не могло. Я же напомнила себе, что Вильный довольно долго жил в Штайне – и то, что мы почти не были знакомы, скорее досадная случайность, чем закономерность.
- Отец Вальберт, - мягко поправил священник. – Я отказался от мирского имени, когда принял сан.
- Простите, не ожидал встретить вас здесь и при таких обстоятельствах, - признался капитан.
- Что привело вас в дом Божий, господин Вильный, госпожа Гейт? – Вальберт не стал делать вид, что нас не помнит.
- Смерти ваших прихожанок. Мы можем поговорить?
- Конечно, - согласился священник. – Но полиция уже навещала меня. Боюсь, я не расскажу вам ничего нового.
- Для полиции сейчас важна каждая деталь.
Отец Вальберт как-то растерянно оглянулся и пригласил нас следовать за ним. За одной из боковых дверей скрывался вполне уютный кабинет, где отдыхали священнослужители после завершения литургии[4]. Бывший Карл Хольцман не изменил привычке окружать себя роскошью даже после того, как решил посвятить свою жизнь Богу. Видимо, не малая доля пожертвований прихожан уходила вовсе не на содержание храма, а на удовлетворение прихотей священнослужителя. Кроме пары кресел, удобного дивана и столика с резными ножками, здесь была даже кровать, спрятанная в глубокой нише в стене и стыдливо прикрытая шторкой.
- Вы живете при церкви?
Отец Вальберт проследил за моим взглядом и отрицательно качнул головой:
- Нет. Я снимаю квартирку неподалеку. Но храм не закрывается ни днем, ни ночью. Любой верующий может войти сюда, когда почувствует нужду в общении с Богом. Так что на ночь здесь остаётся пара прислужников. Они спят по очереди.
Признаться честно, для прислужников здешний интерьер выглядел чересчур шикарно, так что им можно было только позавидовать. Но я кивнула, приняв подобное объяснение, и вернулась к более насущным вопросам.