Мне было как полярному путешественнику, который только что вернулся из царства вечных льдов и впервые после долгих лет увидел цветник с розами, сладко благоухающими на вечерней заре.
Исстрадавшийся Хайн, тетка, Кунц — целый ансамбль жутких призраков самого разнообразного вида. Я жил среди них один как перст. Это подметила даже Кати. Одиночество прекрасно. Но когда оно слишком затягивается, то разрежает кровь и отравляет мозг. Во имя чего себя мучить? Для какой славы? Ради кого?
Впрочем, это даже смешно, что я стараюсь оправдываться. Зачем мне это? Вне всякого сомнения, меня обманули. Нельзя отрицать: я честно исполнял все, к чему обязался, даже после того, как установил, что был обманут. В приданое за женой мне подсунули фамильное сумасшествие. Нет, такого пункта я не вносил в брачный контракт! Кто был отвергнут первым? — Я. А сколько раз меня оскорбляли! Тем более у Сони есть любовник. Относительный, правда. Но быть убежденным, что совершаешь грех, и жаждать греха — то же самое, что грешить на деле. Так говорит и католическая церковь. Я даже могу утверждать, что помешательство, как и сновидения, выдает скрытые склонности человека. Да и к чему столько философии? Достаточно просто рассудить здраво: я потерял жену, следовательно, приобрел право завести любовницу.
Донты не приехали ни к Новому году, ни на Крещение. И ответа на мое письмо не последовало. Тина что-то сразу перестала интересоваться «бедняжкой Соней». Ну, обиделись — и ладно. Пан учитель рисования, как видно, махнул рукой на дружбу ко мне. Я так и слышу его слова: «Пока Швайцар пребывал в ничтожестве, я был ему нужен, был для него хорош. А как только он разбогател, повернулся спиной к прошлому…» Ладно, ладно, кивай себе своей пустой головой, тереби свои дурацкие усишки, думай, что хочешь! Главное, ты не доставил мне серьезной неприятности. Честь и хвала тебе за это!
Донты не приехали, но возможность их приезда сблизила меня с Кати. Это стало нашим общим делом. Каждый день, возвратившись с завода, я первым долгом заглядывал в кухню — что нового? Гостей нет? И никакого письма от дружочка? При остальных мы с Кати обменивались по этому поводу намеками, заговорщическими улыбками… Общая забота, общая радость пробуждают доверие. Я же не настолько безрассуден, чтобы броситься в игру подобно мальчишке, готовому совершить глупость. Я не желал ставить на карту ни свое положение, ни самолюбие. Улыбки, доверительность — на первых порах мне этого хватало.
Человек, занимающий известное положение, имеет определенные претензии. Он хочет сохранить стиль. Как ни взгляни, а все же мы с Кати были — хозяин и служанка. В этой схватке я должен был одержать верх с полным превосходством.
Мне хотелось внушить Кати иллюзию, будто мы с ней живем на втором этаже хайновского дома в состоянии абстрактной дружбы, гармонического супружества при безмерной чистоте, какая царит лишь на горных вершинах. Обоюдная внимательность, ласковая прямота, взаимное уважение, стремление быть полезным друг другу… Я хотел сделать так, чтобы ежедневное наше общение стало для Кати очень дорогим. Привить ей яд, который сделал бы ее иммунной к предрассудку добропорядочности, к преданности Соне, яд, который распространился бы по всей ее крови, проник в душу, произвел переворот в образе ее мыслей: теперь уже я буду королевой! Мне нужно было предстать перед ней в самом лучшем свете, сыграть роль, приближающуюся к идеалу мужчины, который она лелеяла в глубине души.
Интересно, каким представляла себе Кати будущего своего возлюбленного? Наверное, мужчиной в расцвете сил. Ласковым завоевателем, питающим здоровое презрение ко всякой сентиментальности. Тут все козыри были у меня в руках. Возлюбленный Кати должен перебросить мостик через пропасть, зияющую между романтизмом в ее душе с тягой к возвышенному, — и скепсисом, порожденным малоутешительной реальностью. Никто не мог иметь больше успеха у Кати, чем бедняк, сделавшийся барином. Кати — создание свободолюбивое и готовое заплатить любую цену за призрак любви. Ее будущий возлюбленный должен производить впечатление человека, полного решимости плечом к плечу с ней единоборствовать хотя бы со всем миром.
Я обращался к Кати с изысканной вежливостью, в утонченной светской манере, я интересовался всеми ее делами, даже самыми мелкими, я давал ей ласковые советы по мелочам, я старался занимать ее работой неподалеку от себя. Но при таком сближении я не забывал о сдержанности. Не той, что отделяет высшего от низшего, но сдержанности воспитанного мужчины по отношению к даме. Ей это льстило. Последние остатки ее смущения рассеялись.