Варку доверили Хольцкнехту. В сущности, то была почти исключительно его прерогатива. Я явился с инспекцией в тот самый момент, когда массу предстояло разлить по формам. Посмотрел я — и даже побледнел от удивления. Масса, сваренная Хольцкнехтом, не доварилась. Я пригляделся внимательнее — ошибиться тут было рискованно. Зачерпнул массу ложкой, дал ей остыть, взял щепотку, помял в пальцах, испытывая вязкость. Да, так оно и есть — Хольцкнехт оплошал. Хольцкнехт споткнулся.
— Пан Хольцкнехт! — напустился я на верзилу. — Масса нехороша. Смотрите, она слишком жидкая. Вы испортили большую варку! Эта масса никогда не затвердеет, Что скажете? Чем оправдаетесь?
Я говорил резко. Я отчитывал его при рабочих, не выбирая выражений. Не в моих интересах было щадить его. И я видел, как медленно багровеет его лицо.
— Это уж скорей вам не следовало бы забываться, пан Швайцар, — возразил он грубым, пропитым голосом. — Я-то проделываю эту работу по меньшей мере сороковой раз, считая только по две большие варки в год! Когда делаешь что-нибудь сорок раз подряд, то уж имеешь право сказать, что научился делу и промахов не допускаешь!
— Возможно, тридцать девять раз вы справлялись хорошо, — жестко парировал я, — а вот на сороковом ошиблись. Кстати, напоминаю — для вас я не просто «пан Швайцар». Мне понятно ваше стремление уравнять меня с собой, но моя должность на заводе не совсем та, какую вы желали бы мне навязать. В вопросах производства я имею право судить — и буду судить. Вы это мыло испортили. Придется вам возместить ущерб.
— Очень сожалею, — иронически ответил Хольцкнехт, — право, мне очень жаль, что я не могу согласиться с многоуважаемым паном директором. Мыло хорошего качества, и я это докажу. Только, конечно, не вам, а моему настоящему начальнику. Впрочем, вы можете прийти посмотреть, когда товар подготовят к упаковке. Вы, знаете ли, молоды еще, чтоб учить меня.
Он кончил, и кто-то из рабочих засмеялся. Кто именно — меня уже не интересовало. Главное — Хольцкнехт вспылил и выстрелил. Выстрелил и попал — незадачливый стрелок — в самого себя. Я посмотрел на него с некоторым любопытством и вышел без слова.
Полчаса спустя Хольцкнехт стоял в моем кабинете.
— Пан Хольцкнехт, — сказал я спокойно и трезво, — вы позволили себе выходку, которая будет иметь для вас серьезные последствия. Вы оскорбили меня и высмеяли при всем персонале. Ладно. Как человек, я вам прощаю, но как директор простить не могу. Мой авторитет очень скоро пошел бы кошке под хвост, если б я терпел рядом с собой таких, как вы. Я давно убедился, что мы с вами не выносим друг друга. Когда два руководителя не терпят друг друга, страдает предприятие. Я не желаю, чтобы на заводе Хайна дело страдало по вине личной неприязни. Несомненно, один из нас должен уйти. Вы или я. А так как мне уйти немыслимо, то уйдете вы.
Он выпучил глаза, как испуганный бык.
— Не обижайтесь на меня и оцените мое доброе к вам отношение. Заметьте, сейчас только конец февраля. Ваше увольнение вступит в силу в конце квартала. Я даю вам этот срок, чтоб вы могли подыскать себе место, отвечающее вашему опыту. С завтрашнего дня можете не являться на работу. Жалованье без всяких вычетов вам будет выплачиваться вплоть до истечения законного срока. Это — в благодарность за ваши прежние заслуги, которых я не отрицаю. Пожалуйста, вы свободны. Желаю удачи.
— Мыло хорошее! — прохрипел Хольцкнехт, залившись кровавым румянцем. — Мыло хорошее! Какое вы имеете право выгонять меня за хорошее мыло? Я этого так не оставлю! Я найду свидетелей, я докажу. И вы будете разоблачены как интриган!
— Мыло плохое, — спокойно возразил я, — но не в нем дело. Причина вашего увольнения — не мыло, а моя личность. Вы нарушили долг естественного уважения к вышестоящему.
— Вышестоящему! — Хольцкнехт захохотал. — Видали! Где вы были, когда я уже работал инженером? В капусте! Пешком под стол ходили! Что вы о себе воображаете? И с каких это пор вам дано право увольнять людей?
— С тех пор, как я здесь директор, — серьезным тоном ответил я.
— Пока что персональные вопросы разрешал сам владелец, — пошел Хольцкнехт с последнего козыря.