Но что устраивало большинство, не удовлетворяло физиков, и в первую очередь, вероятно, самого Резерфорда. Физическая модель атома, описанная Резерфордом в мае 1911 года, противоречила законам физики. Та самая модель, что осела в умах большинства людей.
Согласно законам классической электродинамики, заряженная частица, вращающаяся по круговой орбите, должна непрерывно излучать энергию, теряя ее при этом. И в конце концов (а именно: очень быстро) упасть на ядро. Если бы атом был устроен так, как полагал Резерфорд, наш мир вообще не существовал бы. Но тем не менее ученый был прав, хотя и возник парадокс, который вскоре разрешил один из величайших физиков, датчанин Нильс Бор — ученик Резерфорда.
Классической электродинамике противоречило не только поведение электронов. Давно уже ученых смущали спектры излучений (не тех проникающих излучений, о которых пойдет речь в этой книге, а самых обыкновенных лучей света), испускаемых атомами. Вместо «радуги» атомы дают спектры, состоящие из отдельных полос. Они выглядят так, словно на обычный непрерывный спектр наложили черную бумагу с узкими прорезями. И это противоречило тогдашней физике.
В голове Бора родилась «безумная» гипотеза. Он предположил, что законы классической термодинамики не распространяются на мир электронов и атомов. Им управляют свои, особые законы.
Существуют определенные орбиты, по которым электрон движется, не излучая, утверждал Бор. При падении на более низкую орбиту электрон излучает вполне определенное количество энергии и, поглощая ее, переходит на более высокую орбиту. Таким образом, объяснялись и устойчивость атомов и линейчатая природа атомных спектров. От применения классической физики к явлениям микромира пришлось отказаться. Таким образом, Резерфорд оказался прав. И хотя модель атома все еще продолжает изменяться и уточняться, в ее основе лежат модели Резерфорда и Бора.
Вюрцбург — средневековый германский город. Поздний осенний вечер… Собственно, даже не вечер, а ночь. Сквозь туман и слякоть неуверенно бредет к себе домой старый бондарь Курт Мюллер — лодырь и забулдыга, личность настолько ничем не замечательная, что автор в своем совершенно правдивом повествовании вправе его и выдумать. Он может быть не Куртом, а Фрицем, не Мюллером, а Майером, не бондарем, а колесным мастером — безразлично. Бондарь, пожалуй, лучше, потому что в Вюрцбурге крупный пивной завод, а где варят пиво, там нужны бочки. Но и это несущественно…
Важно, что Мюллер ежедневно покидает пивную последним. Его путь лежит через Пляйхер-Ринг, мимо большого серого дома, где все последние ночи в одном из окон цокольного этажа горит свет. Как-то Мюллер заглянул в окно и увидел, что вся комната заставлена какими-то чудными машинами, среди которых бродит мрачный господин. Не понравился он Мюллеру. Хотя и сюртук на нем такой, как носят вполне добропорядочные господа, но волосы как смола, курчавые (не разберешь, что под этими волосами!), бородища длинная, густая, а глаза так и горят, так и горят: ни дать ни взять нечистый (не помянуть бы его имя к полуночи).
Вот и сегодня подходит Курт к зловещему дому. В окне темно. Странно… Впрочем, что-то слабо светится. Набравшись смелости, Курт заглядывает в окно и спустя несколько мгновений опрометью несется по Пляйхер-Ринг (куда весь хмель девался!), будя истошным криком почтенных бюргеров и их дородных супруг, спящих мирным сном:
— Черт! Черт!
А следующим вечером Курт рассказывал собутыльникам вещи, совершенно невероятные. Поверить ему было просто невозможно, и все поняли, что старина Мюллер нализался вчера больше обычного.
Курт клялся и божился, что не где-нибудь, а в их городе видел самого дьявола, который сначала забавлялся тем, что пускал искры по всей комнате или наполнял ее мерцающим сиянием. А потом Мюллер увидел руку. Мертвую руку. Не рука и не скелет. Вроде бы и рука, а все косточки просвечивают. И живая — шевелится. А кроме руки, ничего и не было. Ну кто же этому поверит!
Автор не берется утверждать, что такой случай действительно произошел, но ручается, что вполне мог произойти, и притом не когда-нибудь, а именно в ноябре месяце.
С полной определенностью можно говорить лишь о том, что 28 декабря господин, которого мог видеть в окно пьяница Мюллер, передал другому господину какие-то бумаги. И, поднявшись на второй этаж, хитро подмигнул своей супруге и тихо сказал: