— Иди, я за тобой.
Австралиец поклонился и пошел вперед. Робер последовал за ним, с удовольствием глядя на могучее телосложение своего провожатого — Мора-Мора должен был пользоваться заслуженным авторитетом среди своих собратьев.
Они вошли в узкую долину, которая, по-видимому, во время разливов превращалась в озеро. Некоторое время ноги их вязли в болотистой почве, потом местность стала подниматься, болотистая почва сменилась каменистой, кусты исчезли, деревья стали реже, сквозь них виднелось обнаженное плоскогорье с развалинами опустевшей фермы.
Мора-Мора указал на разрушившиеся стены.
— Они здесь, в пустой ферме. Хорошее убежище, надежное в случае нападения.
Они направились к бреши, образовавшейся в каменной ограде фермы и, ухватившись за шаткие камни, проникли внутрь ограды.
Глазам Робера представился широкий двор, в глубине его около развалившегося сарая сидели перед огнем два человека. На вертеле жарилась пара голубей.
Как ни был равнодушен Робер к еде, но на этот раз он не мог не кинуть разнеженного взгляда на эти аппетитные приготовления. Туземец тихонько свистнул. Незнакомцы обернулись и, узнав своего проводника, встали и пошли навстречу французу.
Робер окинул их беглым взглядом. Оба они были молоды. Одному, блондину, очень изящному, несмотря на легкую сутуловатость, было на вид лет тридцать — тридцать пять, а другому, совсем еще юноше, нельзя было дать полных шестнадцати лет.
Оба приветствовали Робера таким свободным и незаметным поклоном, что доказывало, что эти обитатели пустыни не растерялись бы ни в каком салоне.
— Милости просим, джентльмен. Надеюсь, вы не откажетесь с нами пообедать.
Эти слова, любезный тон звучали в пустыне так странно, что в первую минуту Робер не нашелся, что ответить. Но его смущение продолжалось недолго.
— Вы слишком любезны, — отвечал он, оправившись. — Я глубоко тронут той заботливостью, с которой вы отнеслись к незнакомому человеку.
— Незнакомому! Извините, но вы для нас не незнакомец, а такой же путник, как и мы. Здесь, в пустыне, нам приходится терпеть одинаковые лишения, а из общего несчастья рождается братство.
Эти слова незнакомца звучали кротко, почти нежно. Робер не без удивления поклонился. Он не ожидал встретить в пустыне такой чувствительности.
— Итак, присаживайтесь, кушайте, отдыхайте. Не благодарите. Смотрите на нас, как на братьев.
— Хорошо, я не стану благодарить вас, но надеюсь, вы позволите мне выразить глубокое удивление при виде такой предупредительности, скажу прямо, такого милосердия к чужому, незнакомому человеку.
— Но вы нам знакомы. Мы давно наблюдали за вами, мы знали, что вы заблудились, что у вас нет ни оружия, ни провизии, что вы идете на север по важному делу, иначе вы бы не стали забираться на деревья, чтобы сориентироваться. По вашему акценту я вижу, что вы — француз, по манерам — джентльмен. Видите, как хорошо мы вас знаем. В описании не хватает только одного, но в пустыне это не необходимо.
— Чего же именно?
— Того, о чем я не хочу вас спрашивать, — вашего имени.
На этот раз француз засмеялся и сказал откровенным тоном:
— Вот на этот вопрос я не смогу вам ответить.
— Я не настаиваю.
— Но я хочу объясниться. У меня нет имени.
— Слышите? — разом вырвалось у его собеседников, и они обменялись быстрым взглядом.
Робер не понял смысла этого восклицания и быстро продолжал:
— Я хочу сказать, что я потерял то имя, к которому привык, и что мне предлагают другое, которое я не желаю носить. Вы, вероятно, не так меня поняли…
— Извините, я вас отлично понимаю, потому что у меня тоже нет имени.
— Как и у меня, — в свою очередь проговорил юноша, до сих пор хранивший молчание.
Это совпадение было поистине поразительным. У Робера вырвался невольный возглас, против которого нельзя было спорить ни с логической, ни с грамматической стороны.
— Значит, имя собственное, которое я принял, становится именем нарицательным.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я себе выбрал имя Ноль. И вот случаю угодно было, чтобы среди пустыни я столкнулся еще с двумя такими нолями.
Новые знакомые от души рассмеялись.
— Но вы не хотите сказать этим именем, что вы ничего не стоите?
— Нет, — пробормотал француз. — Хотя… — прибавил он с огорченным видом, — раз мой карабин сломан, то я немногого стою.
— Только-то! Ну, это поправимо. У нас есть лишнее ружье, оно в вашем распоряжении.
Молодой человек, глубоко взволнованный этим великодушием, едва смог пробормотать какую-то благодарность. Действительно, предложить ружье в пустыне значило сделать для человека больше, чем предложить ему в цивилизованной стране целое состояние.