— Почему нет? — мурлычет чужак, и проводит по месту поцелуя языком. Нарочито медленно, со вкусом.
Бо. Же. Мой.
— У тебя муж? Дурак тогда, что оставил такую сладкую девочку одну.
— Н-нету никакого м-мужа…
— Жених? Или, прости господи, «возлюбленный», по которому сохнешь с детства?
— В-вообще никого, хватит городить чушь…
— Вот и я так думаю. В чём тогда проблема? — наглые руки ухватили поудобнее, располагая под собой для вполне конкретных целей. Я уже очень остро и очень давно ощущала, для каких именно. Внутри поднималась горячая волна, топила с головой, путала мысли. Слишком мирная и тихая ночь, слабый ветерок, колышущий белую занавесь на распахнутом окне, ровное сияние полной луны в пол окна — совершенно не вязалась эта мирная ночная обстановка с тем безумием, которое творилось со мной прямо сейчас.
Если я поддамся, обратной дороги не будет.
У друида не может быть ни семьи, ни детей, ни сердечных привязанностей.
Строго говоря, насчет любовников обычай умалчивал, но я полагала, что для такой как я, это неизбежно войдет в категорию сердечной привязанности. Я по-другому не смогу. Даже если для него буду никто. Даже если завтра уйдет дальше по своим кошачьим делам, и забудет свое развлечение на одну ночь.
Я-то не смогу его забыть.
А в том, в каком именно качестве меня воспринимает этот довольно урчащий кот, сомнений у меня никаких.
Всхлипываю и отворачиваюсь. Закрываю глаза, чтоб хоть как-то сдержать закипающие слёзы.
— Такая твоя благодарность за помощь, да?
Закусываю губу и жду. Пальцы на его плечах дрожат. Мне страшно. Сейчас — по-настоящему.
Если захочет взять своё, я никак не смогу помешать.
Губы отрываются от моей шеи. И я буквально кожей ощущаю тяжёлый взгляд, ощупывающий моё лицо. Уверена, в темноте этот котяра видит намного, намного лучше чем я.
Тяжёлое дыхание надо мной. Я слышу каждый шумный вдох и выдох. Они синхронны с бешеным биением моего пульса.
Напрягшиеся пальцы на моём бедре… разжимаются.
А потом исчезает и ощущение свалившейся с неба каменной плиты.
Перекатываюсь на бок, подтягиваю колени к груди, прикрываю руками дрожащее тело. Не заметила даже, когда меня начала колотить крупная дрожь. Нервы.
Сверху на меня падает одеяло.
Шагов я не слышу. Кто хоть когда-нибудь слышал шаги мягких кошачьих лап?
Я даже скрипа двери не различила. Просто нутром почуяла, что в комнате больше никого, только я одна.
Не знаю, как долго лежала, вцепившись в одеяло, натянув его себе на плечи, пытаясь унять дрожь.
И только настырный, вредный внутренний голос — тот, которого я не желала слышать — тихо бурчал где-то глубоко внутри:
«Ну и дура».
В конце концов, где-то через час я нашла в себе силы подняться.
Кое-как накутала шаль шерстяную поверх ночной сорочки, сунула ноги в меховые тапки, которые мне брат сам смастерил, серебряной лисой подбитые.
Умывать опухшее от слёз лицо и причёсывать спутанные светлые пряди волос было лень. Да и кто увидит? Я снова совершенно одна. Сейчас вот водички глотну, и обратно, в постель. Только перестелю — а то запах до сих пор… чужой. Невыносимо ощущать его вокруг — на своих простынях, на своей коже.
Нет, всё-таки перед сном умоюсь. Вымоюсь вся, смою с себя следы чужих прикосновений. И причешусь обязательно, косу сплету.
Когда-то я немного… скажем так, переборщила с зельями, волосы и глаза у меня несколько лет были совсем-совсем серебряными… почти как у этого, который ушёл. И о котором думать я больше не буду. Но к счастью, со временем одумалась и долго и упорно возвращала волосам природный льняной оттенок, а глазам — синий цвет.
Нет, определённо одной лучше — делай, что хочешь…
На пороге своей крохотной кухоньки я застыла, и даже глаза протёрла — думала, показалось.
На моём собственном деревянном стуле, который явно грозил развалиться на щепочки, завёрнутый в мою собственную, между прочим, простыню, сворованную, судя по всему, с верёвки во дворе, развалился чужак.
И методично слизывал сок догрызенного персика с длинных пальцев.
Корзинка фруктов стояла совершенно пустая, полная огрызков и косточек. А ведь эти фрукты специально для меня брат за бешеные деньги покупал, когда к нам забредали редкие караваны с юга.
— Ну, хотя бы накорми тогда! — сверкнул серебристо-насмешливый взгляд, поймав, как я, будто завороженная, слежу за медленным кошачьим движением языка по длинным пальцам, согнутым лапой. — У тебя мясо есть? Этой травой я совершенно не наелся.