Елки замелькали с катастрофической быстротой. Факир нес с горы, вот-вот сани наедут ему на задние ноги. Соколов, бледнея, наматывал вожжи на кисти рук. Факир храпел, но не останавливался. Он вынес на гору в том же темпе, но тут несколько сбавил.
Однако остановить его не удавалось.
— Вы бросьте кнут, — закричала я, — он кнута боится!
— Да я еще под горой его выбросил! — возмущенно откликнулся Валентин. — Так он же не видит, что я бросил.
— Надо как-то его убедить, — кричала я, — надо, чтоб он увидел!
— Как же я могу его убедить, если он несется?
— Надо его остановить, распрячь и показать, что кнута нет! — кричала я.
— Спасибо вашей бабушке за эти советы! — кричал Соколов.
Сани вильнули и ударились о ствол сосны. Нас засыпало снегом. Факир остановился, подозрительно кося глазом.
— Пойду распрягать, — сказал Соколов, утираясь рукавом полушубка.
— Зачем же?
— Чтоб он видел, что я без кнута. Вы же советовали.
— Так лучше бросьте кнут на дорогу.
— Я же сказал вам, что я давно его бросил.
— Зачем вы бросили так, что он не видел?
— Сломаю другой и брошу, — упрямо сказал Соколов и полез из саней.
— Не надо, не надо! — закричала я, боясь остаться вдвоем с Факиром. Но было уже поздно: конь во всю прыть удирал от Соколова и кнута. Я схватила вожжи, но Факир и ухом не повел. Мы летели по дороге, а позади бежал Соколов и страшным голосом кричал:
— Стой! Тпру! Чш-ш!
Я изо всей силы натянула вожжи, отвалившись спиной на задок саней. Конь остановился.
— Молодец, — вяло сказал Соколов не то про меня не то про коня и уселся в сани. Предварительно он показался Факиру, чтобы тот увидел его без кнута: остроумное решение, что говорить!
Конь, однако, понял и затрусил спокойной рысцой
— Но-но, не ленись! — крикнул Соколов.
— Вы говорили, что он ужасно любит бежать обратно.
— А куда нам торопиться, погода отличная, — сказал Соколов легкомысленно.
Я не успела удивиться, как он чмокнул меня в щеку.
— Это я так, — не раскаиваясь, объявил он.
Соколов еще пошипел на Факира и пустился в рассуждения:
— Если бы не ваша неудача, черта лысого вы бы здесь оказались! А так хоть Сибирь посмотрели.
Я молчала.
— Все равно вы отсюда уедете. И забудете все это, — Соколов искрился довольством. Серые глаза его ничего не выражали, кроме удовольствия от этой поездки, от прямых лучей солнца и рождественских елок у обочины.
Господи! Что он мелет? Я вовсе не думаю об отъезде.
И прав Варенцов: не надо думать о невозможном, а о том, как устроить свою жизнь тут. Забыть все, что было. Начать сначала.
По тому, как подтянулся Соколов, я догадалась, что мы подъезжаем.
И так жалко мне стало и этой ночи, и пурги.
Соколов остановил коня у ворот рабочего городка.
Я вылезла из саней, сбросила с плеч тулуп, сложила его и положила на сиденье рядом с Соколовым. Очень медленно, словно прощаясь и с ним, и с этой ночью.
— До свидания! — бросила я.
— До свидания! — Соколов смотрел на меня, сожалея, обеими руками пожимая мою руку.
Мне было так тяжело, как будто я могла еще что-то утерять!
Я обогнула поляну, фиолетовую от теней. И здесь на минуту остановилась. И увидела то, что так любила: низину в белых клубах снега, деревья — это были сосны, — стремительно подымающиеся из белого полога, с редкой хвоей, выщипанной ветрами на открытой им стороне. А еще дальше — снежные склоны пологой сопки. Полукружие месяца, только что родившегося и какого-то беспомощного в пустынном небе, было таким нежным и слабым, словно совсем маленький ребенок, заблудившийся в облаках.
По-новому я увидела маленькие, только этой осенью посаженные елочки в рабочем поселке, заснеженные и оттого похожие на больших белых нахохлившихся кур. Грустно пахло только что выпавшим снегом. Предчувствие далекой-далекой весны пронизывало все. Я увидела все проще и печальнее, чем всегда. И то, что меня утешало и грело, теперь не радовало и не печалило. Хуже: оно было мне безразлично.
II
Вагоны всегда загружались в быстром темпе, а в этот день просто все с ума сходили: что-то случилось на узловой станции, и грозил простой. Как назло, шли тонкие доски. Считать толстые было легче, а эти, тонкие, летели одна за другой, и я не успевала ставить точки на своей доске. А ставить надо было четко: окончательный расчет должен был соответствовать весу вагона, и нас жутко драили за ошибку.