— А, так ты не помнишь, как умерла, да, девочка? Ты обезумела, поддалась опьянению кровью, напала на своего наставника, и ему пришлось тебя убить. О, это была такая громкая история! Сразу же после этого всё покатилось в преисподнюю… Брадор исчез на какое-то время, и мы думали, что он спился и сдох в какой-нибудь канаве. Но он вернулся — и очень вовремя, надо сказать. Наш обожаемый Первый Викарий, — Агнета обернулась к алтарю, — как раз в это время обратился, и Брадор пришёл и отлично выполнил свою работу. Как, впрочем, и всегда. Убийцей он был отменным…
— Заткнись! — выкрикнула Маргарет, выхватывая из-за спины тяжёлый топор-тесак. — Не смей так говорить о нём!..
— А то — что ты сделаешь, белая кейнхёрстская мышка? — насмешливо проговорила Агнета, вытягивая из ножен меч. — Убьёшь меня? Ничего не выйдет, дорогая. Пленники Кошмара не могут освободить друг друга. Думаешь, мы с Анной не пробовали?..
— Я бы и не стала освобождать тебя, — с ненавистью сказала Маргарет. — Ты заслужила этот Кошмар. Впрочем, и я сама тоже… — Она коротко вздохнула, отвернулась и шагнула в сторону. По подбородку у неё ползла алая капля из прокушенной губы.
— Так вы дадите нам пройти? — ледяным тоном осведомилась Юри.
— Да идите куда хотите, коллега, — с неподражаемым ехидством ответила Агнета. — Там, дальше, твоих спутниц ждут незабываемые впечатления. Ты-то бывала в Зале исследований и готова к тому, что там увидишь. А вот девицы… И особенно вот эта, беременная. — Она ткнула пальцем в Эмили. Та удивлённо уставилась на старую сотрудницу клиники-лаборатории — как это она с первого взгляда догадалась, пока ведь ещё ничего не заметно?.. А на саму Эмили не менее удивлённо уставилась Маргарет, которая даже немного ожила, вынырнув из тумана тоски и ужаса.
— Ты беременна? — растерянно спросила она. — А как же ты… Ты ведь рискуешь потерять ребёнка, даже если останешься жива!
— Там, в мире яви, мне было намного опаснее находиться, — с горечью пояснила Эмили. — Все Охотники, и даже мой муж, узнай они о моей беременности, решили бы, что Кровавая Луна подарила мне благословение Великого. А это не так! Всё… произошло раньше, чем началась Ночь Охоты.
— Во-от, значит, как, — протянула Агнета. — Что ж, я бы с удовольствием тебя поизучала, девочка. Но, конечно, твоя новая напарница мне этого не позволит, — и она ехидно глянула на Юри. — Идите уже… С миром, так сказать. Хотя какой уж тут мир… злая ирония получилась. Лифт работает отлично, мы недавно смазали механизм.
19
— Я должен был это сделать. Простите, леди Мария… Так будет лучше, и для вас тоже.
Ферн стоял на коленях перед лежащей на полу Марией, протягивая к ней руки, но не решаясь прикоснуться. Кровь, которой был залит пол, казалась обжигающе горячей. А может, в жилах ученицы Германа и в самом деле тёк огонь? Когда леди Мария, поняв, что рискует проиграть в сражении, напоила свой клинок собственной кровью, бой превратился в прекрасный и смертельный танец в вихрях алого пламени. Оно и обжигало до костей, и рассекало плоть, будто поток из тысяч крошечных острейших лезвий. Ожоги накладывались поверх ран, останавливая кровь — и заставляя едва не терять сознание от боли. Шприцы с кровью ещё оставались… Только вот воспользоваться ими прекрасная стражница средоточия Кошмара не позволяла, и теперь Ферн даже стоя на коленях с трудом удерживался от падения на залитый кровью пол. Но о собственном лечении он сейчас даже подумать не смел.
Мария смотрела на него снизу вверх глазами, полными боли, ужаса и… благодарности? Погружаясь в её взгляд, Ферн будто бы погружался в её Кошмар: в её предсмертные мгновения он каким-то образом смог увидеть и понять, как и чем она жила, и это понимание отзывалось в сердце не менее мучительной болью, чем раны и ожоги.
С самого детства жизнь Марии была неугасимым и неуправляемым пожаром эмоций: сначала — горе по погибшим родителям, переплавившееся в ярость и жажду мести; маленькая Мария до изнеможения тренировалась с оружием в мастерской Германа, мечтая истребить всех чудовищ в городе, чтобы… Чтобы никому, никому и никогда больше не пришлось плакать по своим маме и папе!.. Затем, несколькими годами позднее, пришло время истинной и всепоглощающей страсти — страсти к знаниям. Девочка открыла для себя науки — химию, археологию, медицину. В доме Германа было множество книг, но юной Марии этого было мало, и она упрашивала приёмного отца привозить ей новые книги, монографии и статьи учёных Бюргенверта, и проводила за чтением долгие часы, делая выписки, размышляя, беззвучно что-то проговаривая, будто бы споря сама с собой, хмурясь и покусывая кончик пера.
Герман наблюдал за приёмной дочерью снисходительно, но с затаённой тревогой: он-то знал, чем чревата подобная странная одержимость…
А потом… Потом приехал Лоуренс. Он сказал, что прочитал эссе Марии о свойствах Древней Крови, которое она, ни на что особенно не надеясь, передала в Бюргенверт через Германа. И Мария не задумываясь приняла предложение одного из ведущих учёных — поступить в университет, на факультет медицины и фармации.
Герман возражать не стал. Но тревога в его взгляде уже не была затаённой.
И причин для этого было несколько.
Страсть к учёбе, страсть к тренировкам… А была ли в жизни молодой девушки страсть иного рода? Та, которой нередко поддаются те, у кого увлечение каким-то предметом или искусством переносится на наставника в этом предмете?
И Марию эта беда не миновала. Или не беда, а счастье — это как посмотреть. Всё же жизнь, в которой не нашлось места и времени для сердечной привязанности, выглядит тусклой и серой. Сильные чувства, даже если они приносят боль, — будто брызги ярких красок, оставляют неизгладимый след в памяти.
Годы спустя Мария вспоминала это время со снисходительной самоиронией: такая «книжная мышка», как она, малообщительная и выросшая в уединении, не могла не поддаться очарованию наставника, блистательного учёного, чья личность к тому же была окутана ореолом тайны… Но то была, конечно, просто полудетская влюблённость, которая ярко вспыхнула и быстро угасла; тем более что учитель явно выделял талантливую студентку среди сокурсников, а во все времена лучшим средством от подобных «напастей» был любой самый лёгкий, самый смутный намёк на возможность ответных чувств; так дикий зверёк может долго с наивным любопытством наблюдать за человеком — но мигом исчезает в чаще леса, стоит только сделать шаг в его сторону.
А потом — как и должно было случиться — чувство это переродилось в безусловную преданность, в уважение и восхищение, в желание следовать тем же путём, быть достойной называться последователем.
Церковь Исцеления…
Верили ли прихожане в милосердных Великих?
Или они просто верили Лоуренсу?..
Мария сполна поплатилась за эту веру. Рухнувшими идеалами, рассыпавшимися в прах надеждами. Жутким ощущением бессилия. Убийственным осознанием собственной причастности к отвратительным деяниям, которым нет оправдания. И самым невыносимым оказалось то, что Мария умом понимала, кто истинный виновник тех ужасных вещей, что все они творили, но сердцем всё равно оставалась на его стороне…
Именно это и привело её в Кошмар. Бесконечная борьба с собой, борьба разума и чувств. Она продолжала верить. И её Кошмаром стала защита тайн Церкви и старого Бюргенверта — колыбели, в которой Церковь была взращена, напоена кровью и выпущена на улицы Ярнама. Мария отчаянно, всем сердцем желала уничтожить само средоточие этих тайн — но не могла покинуть пост. Она оберегала тайны Церкви и Лоуренса, и при этом сердце её разрывалось от сострадания Герману, который — она точно это знала — где-то в других слоях мира снов тоже видел этот Кошмар. В его Кошмаре Мария умерла — но это случилось наяву, и именно это сделало его явь Кошмаром.