Использовав эсэровский лозунг «Земля — крестьянам!», чтобы победить в гражданской войне, большевики отняли у крестьян эту землю, едва лишь почувствовали, что их власть достаточно укрепилась. Кронштадтский мятеж, антоновщина, сотни крестьянский восстаний, прокатившихся по всей России и утопленных красными комиссарами в крови, — все это была борьба за обещанную большевиками землю.
Восемьдесят с гаком лет минуло, а наследники тех комиссаров и сегодня, заседая во всевозможных думах и парламентах на просторах нынешнего СНГ, упорно стоят на своем: землю народу в частную собственность не давать! Пусть мужик и дальше остается государственным рабом, ведь рабами командовать куда легче, чем свободным человеком.
Я понимаю, что все здесь не так просто. Не очень-то много сегодня найдется охотников взять землю и работать на ней. Не сооружать особняки и устраивать свалки радиоактивных или там химических отходов, что весьма, скажем так, выгодно владельцу, а именно работать: пахать, сеять, выращивать скот — кормить себя и страну. В отличие от послереволюционной, многолюдной, с лошадью, а то и двумя-тремя в каждом дворе, нынешняя деревня обезлюдела, состарилась, молодежь из нее давно ушла в города и возвращаться не собирается. Есть великое множество выморочных сел, где уже десятилетия не игрались свадьбы, не рождались дети, где доживают свой век одни старики. А что они могут, старики? Чем обработать эту землю, даже если ее дадут? Лопатой? Лопатой много не накопаешь, с приусадебным участком не справишься, что уж говорить о гектарах, а трактор и горючее стоят столько, что не подступишься, даже если найдется кого на этот трактор посадить. Для организации нормального фермерского хозяйства нужна помощь государства, специальная инфраструктура, ипотечные банки, продажа сельскохозяйственной техники по лизингу, огромные долгосрочные кредиты. Они могли бы возродить деревню, привлечь в нее молодых энергичных людей. Но ни такой инфраструктуры, ни таких денег в стране нет. Так что сама по себе раздача земли ничего не решит, обрушится даже тот скудный рацион, на котором держат население современные колхозы. Десяток-другой фермеров, которые бьются, как рыба об лед, только подтверждают эту мысль. А еще раньше, до появления первых фермеров, ее могло проиллюстрировать то, что случилось с нашими дачами.
Позволю себе маленькое отступление. Среди миллионов репрессированных Сталиным и его преступным режимом меня долгие годы волновала горькая судьба группы высших военачальников: Тухачевского, Блюхера, Якира... Почему-то особенно Тухачевского. Молодой блистательный стратег и организатор, — не убей его, ни в чем не повинного, Сталин, — именно маршал Тухачевский, мне казалось, мог бы уберечь нашу армию от сокрушительного поражения в сорок первом. Фашисты боялись его, не зря именно против него и была затеяна провокация, на которую вождь народов с такой готовностью клюнул. А потом я узнал, как этот молодой и блистательный разгромил восстание тамбовских крестьян. Как по его приказу создавались, задолго до гитлеровских, концлагеря и расстреливались заложники — женщины, старики, дети. Как орудийным огнем сносились с лица земли цветущие села вместе со всем живым — свои села, не германские, не австрийские, уничтожались не враги — свои люди, хотевшие только одного: чтобы большевистская власть сдержала свои обещания! И чем больше я узнавал о чудовищных преступлениях перед собственным народом, которые Тухачевский творил именем советской власти, тем меньше сострадания к нему у меня оставалось, тем больше холодной ненависти и презрения. Нет, конечно же, он не был предателем, как об этом твердила сталинская пропаганда, никого он не предавал, кроме самого себя. Но именно этим он заслужил свою смерть в грязном вонючем подвале Лубянки, душегуб и карьерист, шагавший к маршальским звездам по трупам женщин и детей. Для меня в его гибели есть какая-то высшая справедливость, о которой должны помнить все палачи.
Сложная это штука — историческая память, освобожденная от мифов и эмоций и опирающаяся, как ей это и положено, на голые непреложные факты.
Большевизм и земля, большевизм и крестьянство —тема особого исследования, не мне им заниматься. Два метра на кладбище — вот и все, что давалось с легким сердцем в стране победившего социализма человеку. Даже приусадебные участки в деревнях терпели лишь потому, что понимали: без них мужик совсем загнется, а следом голод придет и в города. Впрочем, такому очумелому строителю коммунизма, как Хрущев, и эти участки стояли поперек горла — по любому поводу их обрезали по самые углы хаты, чтобы даже курице негде было покопаться.