Желтели ребра пластикового каркаса, в полукруг окна сеялся свет, пластик пола был чист, задвинутая под скат крыши, стояла узкая кровать, рядом с ней, сложенные стопкой, темнели книги. На табурете у окна загибался кронштейн лампы.
Стянув плащ, Виктор перекинул его через перильца лестницы — сохнуть, вспомнил и выловил из кармана планшет.
Нажал кнопку.
Несколько секунд экран показывал его смутное отражение, шляпу, лицо, затем все-таки осветился. Побежали непонятные строчки символов, мигнула надпись "идентификация", черный фон сменился серым, за ним золотистым, снова серым, по которому наконец рассыпались иконки рапортов, рассортированные по годам.
Виктор ткнул в первый попавшийся рапорт, дождался текста, прогнал его скроллером вниз и свернул обратно в иконку.
Пронесло. А был бы планшет новоделом? А замкнуло бы? И что тогда? Куда тогда? Яцека искать? Журнал переписывать?
Виктор, досадуя, качнул головой и принялся стаскивать с себя одежду. Как назло снизу раздался стук. Кто-то в Кратове уже желал познакомиться.
И это в городе без людей.
Впрочем, дверь он, похоже, не закрывал. Нет, точно не закрывал. Там ни крючка, ни засова. Значит, сообразят, войдут, если надо.
Он разделся до трусов, разложил мокрое прямо на полу, добавил шляпу, достал из чемоданчика старый отцовский комбинезон, вжикнул "молнией" и залез в него как в новое тело. Запястья обжало, плечи наддуло, ворот теплом дохнул в затылок.
— Эй, — донеслось снизу, — я видела, как вы входили.
— Да-да, я сейчас, — крикнул Виктор.
Он определил планшет в карман на бедре и босиком спустился по ступенькам прямо к немолодой высокой женщине с ведром в руке.
Женщина улыбнулась:
— Здравствуйте.
— Добрый день.
— Вы рано.
— Да? — удивился Виктор.
Женщина была в брюках и скрывающей фигуру мешковатой зеленой кофте, волосы убраны под платок, на руках — длинные резиновые перчатки.
Лицо у нее было некрасивое, узкое, остроносое, с мелкими чертами. Оно несло в себе тревожное ожидание, мелкую зависть, глубокую недолюбленность, пустоту и искаженное восприятие действительности.
Виктор знал женщин с такими лицами.
И сколько ни знал, столько мучался. А они, наоборот, липли к нему, желая составить свое иллюзорное счастье.
— Последние следователи все неделей позже приезжали, — сказала женщина, изучая его блестящими маленькими глазами.
Шрам на подбородке, лоб, комбинезон, похоже, покорили ее сразу.
— Ну вот, — пожал Виктор наддутыми, наверное, донельзя мужественными плечами, — а я приехал сейчас…
— Вы тоже будете…? — спросила она, заводя вверх тонкую выщипанную бровь.
— Обязательно.
— Это, конечно, ужасный, ужасный был случай!
— Вы про что?
— Ой, не надо этой конспирации! — махнула рукой в перчатке женщина. — Про то, что каждый год из столицы приезжает следователь, знает весь Кратов.
— И что вы думаете?
Женщина поставила ведро.
Вода в нем колыхнулась и едва не плеснула через край.
— А что думать? Пропал. Мне ж предыдущие ваши рассказывали: и кого опросили, и где искали. А все без толку. Маршрут уже до секундочки, и ничего…
Она вздохнула и опять улыбнулась, его рассматривая.
Нижние зубы у нее были мелкие, два слева, вроде бы искусственные, отличались цветом.
— Значит, нужен какой-то не тривиальный ход, — сказал Виктор.
Женщина кивнула.
— Мне такое тоже уже говорили. Три года назад. Нет, два.
Виктор вызвал в памяти мельком прочитанные фамилии.
— Кит-Джонс? Или Рамарс?
— Ой, я не знаю. Светленький такой говорил, моложе вас. Он еще повыше был, один раз лоб расшиб, не рассчитал, что дверь низкая. А я Настя, — подала руку женщина.
— Виктор.
— Очень приятно. Я здесь уберусь, хорошо?
— Сами?
Секундное смятение отразилось в ее глазах.
— Так я уже лет семь здесь убираюсь. Живу напротив. Вы только вот раньше приехали. Я бы знала, я бы раньше тут… Но так ведь даже лучше, мне кажется.
Ей хотелось, чтобы Виктор остался.
Может быть даже зашел сзади и обнял. Лаская, приподнял кофту. Или вот здесь же, на лестнице, не вылезая из комбинезона…
В воде крутилась травинка.
— Извините, Настя, — сказал Виктор, сжимая за спиной кулаки, — я пройдусь, мне хорошо работается после прогулки.
— Конечно, Вик…
Женщина, кажется, растерялась.
— …тор.
Он чувствовал ее обиженный, сверлящий взгляд, когда надевал ботинки, чувствовал, когда молча выходил в дверном протяжном скрипе и когда шел по улице, еще видимый в окно. Кажется, чувствовал даже приоткрытый рот ее, в котором между маленькими зубами гнездились горечь и долгое, сводящее с ума воздержание.