— Лучше состариться, чем стать молодой покойницей.
Юля объяснила, что на первом этаже под такими сводами безопаснее, уцелели витражи в обоих окнах — можете полюбоваться цветными стеклами. А в большом зале давно гуляет морозный сквозняк. Кроме того, все редкие книги из этого кабинета вывезены, и на пустых стеллажах удобно разложить каталоги.
— Скажите, Маргарита, почему этот зал назвали «кабинетом Фауста»?
— Сама не знаю.
— А давно?
— Во всяком случае, до того, как вы последний раз брились. Вы похожи на доктора Фауста до омоложения.
Он провел рукой по небритым щекам, покачал головой, делая себе безмолвный выговор, и с удовольствием рассмеялся.
Когда молодой человек сдал заявку на книги, Юле стало ясно, что он имеет отношение к партизанам. Вот только том рассказов Чехова был заказан вне тематики.
Он прибыл из-под Гдова, побывал и в Дедовичах. Партизаны снарядили для ленинградцев обоз с продовольствием — зерно, крупы, жиры. Не так было просто доставить обоз в 223 подводы от деревни Нивки до станции Черный Двор. Обоз сопровождала делегация в двадцать два человека, а он при делегации — двадцать третий.
Юля поймала себя на том, что весь день наблюдает за смешливым читателем. Он сидел и потирал стриженую голову, тер ухо, разглаживал несуществующие морщины на лбу, часто выходил курить махорку, а Юля каждый раз пугалась — уходит совсем?
Он первым заговорил на темы, не относящиеся к каталогу и заявкам на книги. Наклонился к ней и доверительно сказал, что план Пскова понадобился штурману эскадрильи бомбардировщиков «Петляков-2». Нужно было уточнить ориентиры для бомбежки штаба немецкого корпуса, чьи координаты сообщили партизаны.
Перед закрытием зала он попросил:
— Эти вот книги оставьте за мной, а те можно сдать...
«Оставляет книги, — значит, не уезжает».
Назавтра читатель Вадим Михайлович Дмитриев, 1915 года рождения, военнослужащий, не пришел. Юля то и дело поглядывала на стол, за которым он сидел вчера, а стопка книг лежала невостребованная.
Весь день Юля сиротливо ждала его заодно с книгами. Несколько раз она принималась не спеша перелистывать заказанные им книги.
Ему нужно было знать: как смазывать лыжи в мороз и в оттепель, как накладывать самодельные шины при переломах конечностей, как ходить по азимуту, как разжигать бездымный костер, как отеплять стоянку лошадей под открытым небом, как обезвреживать немецкие противотанковые мины, чем протирать оптические прицелы, чтобы их не ослепляла изморозь, и чем разжижать загустевшее на морозе оружейное масло.
Когда через несколько дней он появился, Юля почувствовала его присутствие прежде, чем увидела, — такое у нее началось сердцебиение. Весь день ей работалось радостно и не пошатывало от голода, будто сегодня она плотно позавтракала. На ней был ватник, крест-накрест повязанный темным старушечьим платком, стоптанные валенки и ушанка, из-под которой виднелись темно-русые волосы — то ли непослушно выбились, то ли нарочно выпущены...
На следующее утро она поднялась из подвала, где жила на казарменном положении, празднично настроенная, хотя ночью несколько раз объявляли воздушную тревогу и группа самозащиты карабкалась на чердак, ползала по крыше. Вся ночь из обрывков, освещенных заревом и орудийными зарницами.
Днем Вадим несколько раз подходил в «кабинете Фауста» к столу, за которым Юля выдавала книги. Они подолгу говорили вполголоса о разных разностях.
Юле нужно было принести книги, и Вадим вызвался ей помочь. Они побежали по гулкому коридору к лестнице, пытаясь согреться. Вадим легко взбежал на площадку, оглянулся и увидел, что Юля медленно, с трудом поднимается по ступенькам. Он торопливо спустился и взял ее под руку.
От смущения Юля зачем-то заговорила о несметных богатствах их библиотеки, сказала, что до войны эти богатства с каждым днем приумножались — каждый день новые книги, новые ноты, новые журналы.
— А много ли шедевров получили вы за последние годы? — спросил Вадим с явным желанием ее поддразнить. — Боюсь, мало... Какими новыми страстями, переживаниями обогатились мы в сравнении, предположим, с человеком древней Эллады или эпохи Возрождения? — Вадим улыбнулся и подмигнул мраморному Аристотелю, установленному неподалеку; голова его вполоборота повернута налево, смотрит на него и Юлю. Шея и грудь оголены совсем не по сезону и не по обстановке, поскольку паровое отопление не работает. На левом плече висит туника в складках, видна правая ключица. Волосы закрывают лоб густой челкой, губы плотно сжаты, Аристотель глубоко погружен в мысль. — Встретился ли вам, Юля, хоть один читатель мудрее Аристотеля? Или вот ноты присылали из Музгиза. А была ли там вторая «Лунная соната»?
— «Лунная»... Мы, ленинградцы, должны ее особенно ценить.
— Разве наша эра знала двух Бетховенов? И что такое, в сущности говоря, наша эра? Тридцать человек — один после другого — прожили бы подряд каждый по 65 лет — вот и вся эра от рождества Христова... Только войны такой, как сейчас, наша планета не видела...
Вечером того же дня Вадим уезжал в энском направлении, туда, где, по его выражению, звучат громоподобные «сказки энского леса»...
Сдавая недочитанные книги, он попросил Юлю: — Жаль, не успел дочитать Антон Палыча. Сделайте такое одолжение — дочитайте вместо меня. Вот с этого места. — Он вложил заставку в книгу. — Вернусь, расскажете...
На прощанье он взял ее иззябшие, жесткие, покрасневшие руки в свои, тоже холодные, долго дышал на них, затем поцеловал, круто повернулся и ушел, унося на лице летучую улыбку.
«Твоим дыханьем надышаться!..»
В те мгновения, когда он дышал на ее руки, в ссадинах и мозолях, и согревал сердце сильнее, чем руки, до нее дошел скрытый смысл строки, которая, быть может, больше века жила в какой-то книжной кладовой их библиотеки, на какой-то полке, в сборнике какого-то русского поэта, чью фамилию она, к стыду своему, позабыла...
Уже поздней осенью того года Юлю нашел красноармеец, по всему видать, из команды выздоравливающих, и принес записку. Вадим лежит в госпитале, в бывшем доме отдыха на Каменном острове.
Она отправилась туда пешком: трамвай № 12 в тот день почему-то не ходил. Шла через площадь, через мосты и совсем окоченела. Снег еще не выпал, но мокрый ветер нес дыхание близкой зимы.
Опавшая листва мертво шуршала под ногами. Липы в пустынном парке оголились, их стволы и ветви стали угольно-черными от дождей. В это время года трудно отличить живые иззябшие деревья от обугленных, убитых войной.
Несколько раз начинался артиллерийский обстрел. Радиодиктор каждый раз приказывал населению укрыться, но Юля не останавливалась. Ей нужно добраться до госпиталя засветло, а в начале ноября темнеет ох как рано. «Населению укрыться!» А куда, собственно говоря, могло укрыться население в Юлином лице, когда один налет застал ее на Республиканском мосту, другой — на мосту Строителей?
Она принесла раненому лейтенанту Вадиму Дмитриеву гостинец — котлеты из картофельной шелухи, жаренные на льняном масле, и кисель из сушеной малины.
Старая контузия Вадима бесследно прошла, а новое ранение не из тяжелых: из лопатки вынули осколок.
Вадим смеялся:
— Я теперь, слава аллаху, еще на шестьдесят грамм легче.
Юля не забыла сказать, что том Чехова тогда дочитала до конца, а заодно прочла и те рассказы, какие он успел прочесть. Ей хотелось проникнуться мыслями и чувствами, какие, наверное, вызвал у Вадима «Рассказ неизвестного человека». Раньше ей и в голову не приходило, что Степан — мнимый лакей и что в доме барина Орлова под ливреей скрывался революционер.
— Жаль, наш партизан не пристроился в дом к самому генералу Кюхлеру, — вздохнул Вадим. — Мину можно и под телогрейкой спрятать. Не хуже, чем под ливреей...
Юля еще дважды наведывалась в госпиталь, приносила нужные Вадиму книги. Он сидел на госпитальной койке в ушанке, закутанный в дерюжное одеяло, накрытый поверх еще шинелью.