— Рассчитываю несколько штук приготовить к базару на следующей неделе.
— И почем же станешь продавать, скажем, двухлитровые?
— Чего спрашивать, раз покупать не собираешься?
— Восьмилитровые мне не требуются, да и двухлитровых в хозяйстве хватает. Но вот напарник мой совсем без посуды.
До сих пор Евсей косился на незнакомца уголком глаза. При этих словах он повернулся к нему, словно только что заметил его.
— Да и я сейчас покупать не стану, — проговорил Андраш. — Вот когда получу аванс — другое дело.
Евсей одобрительно кивнул. Ему пришлось не по нраву, что Мишка сватает покупателя, который не прочь бы разжиться его товаром по дешевке, а то и вовсе взаймы. Находился до сих пор на Мишкином попечении, ну и пусть себе сидит у Мишки на шее… Конечно, для углежога и любого таежника нет посуды лучше берестяной: не бьется — не в пример глиняной, и легкая, не то что из железа. Чайник для кипятка да берестяной туес — вот все, что нужно человеку в тайге.
О пластмассовой посуде поговаривают лишь те, кто читает газеты, но к этой новинке еще надо будет как следует присмотреться. А туес — вот он, в лесу, бери да пользуйся на здоровье. Евсей махнул рукой и, словно это не он только что похвалялся своей сметливостью, сказал:
— Туес пока еще на березе, что тут толковать попусту.
— И то правда! Посуда на березе, а тетерев на суку, — поддел его Мишка. — Эй, Андраш, мать твою торопыгу!.. Не успел еще из котелка выплеснуть? Евсей, дружище, не побрезгуй перекусить с нами картошечкой.
— Благодарствую. Только я перед тайгой стараюсь не набивать брюхо. Налегке и шагается ходко. А вот ежели чего попить горяченького, то не откажусь.
— Товарищ директор кухни, а ну подать сюда кипяточку! Или вода еще не вскипела?
— Наверное, уже наполовину выкипела.
— Брось туда смородинового листа.
— Стой! — гаркнул Евсей.
Чужак обернулся в дверях. Лоб его мрачно нахмурился, однако лицо по-прежнему сохраняло бесстрастное выражение. Он застыл.
Евсей снял свою охотничью сумку. Нарочито неспешно вытащил оттуда холщовый мешочек, развязал его.
— Вот, китайский чай. Завари!
Чужак, не двигаясь с места, ждал, что ответит ему Мишка.
— Побереги свое добро, Евсей, — сказал Мишка. — Мы таким чаем балуемся только на рождество да разве что на пасху. А по будням и смородинный лист сгодится.
Тут Мишка, конечно, загнул: каждое воскресенье он привозил для заварки щепотку настоящего чая.
— Как не сгодится! Я тоже его люблю. И для здоровья полезно: сказывают, витамин в нем… А то еще есть у меня корень шиповника, весной выкопал, как положено. — И Евсей вновь принялся рыться в своей охотничьей сумке.
— Ну ладно, — кивнул Мишка, — отведаем твоего чайку, коли ты так настаиваешь.
Андраш выждал, пока Евсей отыскал другой мешочек, и передал его Мишке. Тогда он спустился на две ступеньки, взял мешочек из Мишкиных рук и не спеша направился в дом. В дверях он обернулся и посмотрел на Евсея и его собаку. Найда лежала у ног Евсея, лишь взглядом провожая каждое движение незнакомца.
Вода и в самом деле почти вся выкипела, да и дрова прогорели. Пришлось долить котелок и подбросить в печку тонких сухих сучьев. Огонь ярко вспыхнул. Пора было снимать котелок с едой. Картошка была готова как раз в тот момент, когда появился охотник, и теперь слегка разварилась… Андраш слил воду и деревянной толкушкой размял картофель. Полил его простоквашей и аккуратно воткнул сверху три ложки. Тем временем вода в котелке вскипела. Андраш всыпал в кипяток корень шиповника и ухватил тряпкой проволочную дужку котелка. В другой руке он держал посудину с картошкой и три кружки — почти вся их немудрящая хозяйственная утварь уместилась у него в руках. Он снес все это с крыльца и поставил на бревно между Евсеем и Мишкой, затем еще раз сходил в дом за хлебом и ножом.
Евсей тем временем развернул замотанный в полотняную тряпицу хлеб и положил посредине. Тогда Мишка поднялся и сел на корточки перед бревном, уступив свое место Андрашу.
Евсей между тем нахваливал свою собаку:
— …Чтобы кусок когда стащила — такого озорства за ней сроду не водится. К примеру, режем свинью; так она к мясу нипочем не притронется. Но и чужого никого не подпустит.
— А моя — ворюга, мать ее за хвост! Поймаешь ее на воровстве, так она и не думает бежать. Уляжется на землю и смотрит на тебя: бей, мол, ежели рука поднимется! Ну, где там ударить, в бога мать!.. — Мишка взял себе ложку, дождался, когда возьмут остальные, и начал есть.
— Жалостью только портишь собаку! — высокомерно заметил Евсей. — Верно я говорю? — обратился он за поддержкой к чужаку. — Учить ее надо.